Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

В 1958–1960 годах, пока Оути Цутому учился в Стэнфордском университете, Таманои был стипендиатом Рокфеллера в Гарварде; позже он проведет 1969 и 1973–1974 годы в Европе, главным образом в Германии. Эти периоды за границей ознаменовали, если не привели к только что упомянутым интеллектуальным переходам. Пребывание за границей углубило знания Таманои о современной экономике, не говоря уже о единственной в мире исконно «модерной» экономике (во время учебы в Гарварде Таманои провел исследование о кризисе 1929 года, а позже написал книгу о пересечении марксистского и неоклассического подходов). Это также дало ему возможность отдаленно взглянуть на начальную фазу стремительного экономического роста в Японии – так называемый бум «Дзимму», – который, казалось, подтверждал многое из «современной» доктрины. Тем не менее, даже вернувшись в Японию, Таманои сохранял эту дистанцию. Возможно, речь не шла о простом подтверждении марксизма: логические трудности, связанные с коммерциализацией, сохранялась, и он также задавался вопросом, не выродилась ли марксистская забота о «развитии производительных сил» в простую идеологию индустриализации201. Безусловно, структурный реформизм энергично проявлял себя в марксистских кругах по всему миру. Можно было бы ожидать, что последний, с его стремлением возродить марксизм в гуманистическом ключе, был бы привлекателен для Таманои. Но, как замечает Кабаяма Коити, между ними возникла «непреодолимая пропасть». Взгляды Таманои уже стали слишком глобальными, чтобы их можно было ограничить предвзятостью и ревизионистскими рамками структурного реформизма [Кабаяма 1990: 10].

В течение 1960-х годов Таманои сосредоточил свои силы на сравнительном – и в значительной степени коллективном – исследовании макроэкономических систем. Отчасти благодаря знакомству с недавними неоклассическими и кейнсианскими подходами, а также с литературой по системной конвергенции, исследование задумывалось как трансидеологическая критика индустриальных обществ, в которой традиционные полярности капиталистического и социалистического были бы сильно преуменьшены. Знаменитые споры между Фридрихом фон Хайеком и Оскаром Ланге о проблемах ценообразования и распределения в социалистическом экономическом планировании рано привлекли внимание Таманои; он читал современников из Восточного блока, Яноша Корнаи и Ота Шика, которые так много сделали для теоретизации – невозможного? – проекта рыночного социализма, и даже вел с ними оживленную переписку; он также заинтересовался путем индустриализации в Китае.

Но решающим открытием для Таманои в середине 1960-х годов стали работы Поланьи202. Он уже сталкивался – и вдохновился – трактовкой Шумпетером огромного разнообразия экономических идей. Но в этой прямолинейности было что-то теоретически неразборчивое, что, как мы видели, заставляло Таманои насторожиться. Напротив, у Поланьи Таманои нашел как множественные эмпирические доказательства, так и убедительные аргументы в пользу исключительного характера «рыночного общества» и его необычайно утопичных притязаний на саморегулирование; универсальность принципа дефицита («чем больше ненасыщения, тем лучше») и стремление к прибыли оказались мощными мифами. И не только это: в «Великой трансформации» (1957) Поланьи показал, в какой степени мифы о человеческих склонностях зависели от предварительного и насильственного создания автономного рынка путем применения государственной власти к обществу. Другими словами, как фактор, способствующий развитию рынка и товарной конкуренции, государство было полностью задействовано в разрушении общины или общества в целом. До сих пор можно было сказать, что Поланьи и Уно действовали почти синхронно: они согласились с «изобретенным» характером основных ресурсов промышленного капитализма – коммерциализированной рабочей силы, денег и земли, включая все, что из них извлекается. Они также согласились с тем, что эти товарные изобретения находятся в глубоком противоречии с «сущностью общества».

Но куда идти дальше? Выбор Уно состоял в том, чтобы отделить форму от сущности – товар от потребительской стоимости – и работать над совершенствованием своей системы политэкономии. Достижением (и риском) этого выбора стало создание практически прозрачной среды, через которую капитал мог бы выражать себя. Цена теоретического совершенства, в конечном счете решил Таманои, была слишком высока; слишком многое из «жизни» и «живой системы» (сэйкацу, сэймэйкэй) было безоговорочно вырезано, чтобы можно было сформулировать основные принципы Уно. Но разве нельзя было осмыслить основные принципы на новой, более широкой основе?