Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Для Таманои тот факт, что система Уно органически зависела от процесса превращения рабочей силы в товар, который просто «происходил», имел глубокое значение и, как оказалось, был крайне проблематичным. Она подразумевала необходимое существование за пределами капитализма мира, который еще не стал коммерциализированным, – мира, выражаясь языком «Капитала», состоящего из сообществ, которые все еще могут существовать или могут быть снова приведены в порядок. Ведь превращенная в товар рабочая сила не была обычным товаром. Это была живая, но отчужденная человеческая сущность, и она лежала за пределами возможностей капитала производить ее по своему желанию. И еще один товар был похож на нее: сама земля, которая составляла, так сказать, отчужденную природную сущность общества в ее физическом аспекте. Как товары, оба они были «неестественными» (мури), но в то же время формировали «историческую и институциональную данность капитализма как современного общества» [Таманои 1985в: 19].

Уно в какой-то степени признавал все это. Проблема заключалась в его диалектическом предположении, согласно которому для понимания капитализма его сначала нужно изучить во всем его совершенстве; в его убеждении, что необходимо «позволить капиталу рассказать, что… представляет собой капитализм». Предполагалось, что за предоставлением капитализму статуса референтного общества – «стандартизации», или кидзюнка, – последует его релятивизация – со:тайка. В конце концов следовал вывод о том, что капитализм является аномалией или инверсией, которая раскрывает норму. С точки зрения Уно, его «законы» (хо:соку) были фетишистскими проекциями, которые в некотором смысле скрывали, а в некотором смысле раскрывали поистине универсальные «нормы» (гэнсоку) социального обеспечения. Таманои пришел к выводу, что если не сам Уно, то практикующие систему Уно упустили из виду эту диалектику. Как будто они помнили только изречение Маркса о том, что анатомия человека ясно показывает анатомию обезьяны; как следствие, они перестали мыслить исторически и в этой степени стали менее наблюдательными исследователями современного мира. Даже если, на первый взгляд, они отвергали бесконечность неоклассического равновесия, они так глубоко погрузились в «логику товара», что были неспособны найти выход199.

Под влиянием разочарования Таманои пришел к выводу, что мир за пределами капитализма в большей степени достоин его внимания, и начал искать способ приблизиться к нему. С одной точки зрения, это, по-видимому, привело его к своего рода междисциплинарному скитанию; действительно, сам Таманои превозносил достоинства научного «странствия». Но на самом деле, как бы далеко он ни продвинулся, каким бы путем ни шел, Таманои был движим стойкой антипатией марксистской традиции к феномену и последствиям коммерциализации. Он продолжал придерживаться того, что мы можем назвать «романтикой сообщества» этой традиции: веры в то, что «сообщество» относится к социальной субстанции, противоположной товарной форме, – как мир реального и прямого человеческого контакта, сообщество не делало различия между трудом и рабочей силой. Вопрос заключался в том, можно ли (предполагая, что кто-то верит в этот «потерянный» мир) когда-либо восстановить сообщество, какими средствами и в каком социально-историческом месте. Таманои, как отмечает один из его интерпретаторов, совершил ряд интеллектуальных переходов (тэнкан), но никогда не впадал в отступничество (тэнко:) от традиции, которая сформировала его200.