Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Эмпирическая проблема заключалась в том, что последняя область, особенно в условиях, когда революция виртуализации полностью охватила страны с развитой экономикой, продолжала с огромной скоростью генерировать новые формы производства и коммерциализации, основанные на «мягких» информационных технологиях; они охватывали экономику многих обществ за пределами капиталистического ядра. Однако Таманои все больше привлекало то, что он считал «реальным» миром нерыночных отношений производства и обмена – как он выразился, миром «в натуральную величину». Встревоженный примирением постмодерна с высокотехнологичным капиталом, Таманои рисковал стать маргиналом как антипостмодернист; его соображения по поводу региональных пространств и исторического разнообразия экономических форм показались некоторым критикам регрессивными и в некотором смысле зацикленными208.

Неужели он сделал неправильный выбор? Этот вопрос несправедлив. Учитывая его интерес к тому, как внешние по отношению к рынку общественные отношения формируют его контуры, Таманои легко мог бы последовать примеру длинной череды аналитиков (от Янагиты и Ариги Кидзаэмона до Наканэ Тиэ и Мураками Ясусукэ) и обратиться к интенсивному изучению «японской системы политэкономии»; его ученик Кумон Сюмпэй поступил именно так, подчеркнув именно те факторы нерыночных семейных и общественных отношений, которые являются ее отличительными и определяющими чертами. Но Таманои был с этим не согласен. Безусловно, он писал о регионах (каких было множество в Западной Европе и каким потенциально была Окинава) как об экономических зонах, в сфере производства и обмена которых продолжает действовать обширная сеть «базовых отношений», не входящих в сферу рынка. Для Таманои эти отношения, включая отношения между родителями и детьми, братьями и сестрами и супружеские узы (гендер, по замечанию одного из комментаторов, «не был его сильной стороной»), изменялись сами по себе, но оставались достаточно значимыми в местной экономике, и больше напоминали о работе семьи, чем совершенного рынка или системы планируемого распределения рабочей силы: труд людей с ограниченными «производственными возможностями» из-за возраста или инвалидности все еще может цениться в обычной жизни. В то же время семья (или квазисемья) была явно неспособна функционировать в качестве базовой единицы современного производства. Даже самая простая региональная экономика не могла бы претендовать на самодостаточность, и она не смогла бы выжить без высокой степени аффилированности [Накамура 1991: 127–130].

С чем Таманои не спорил – да и не мог бы спорить, – так это с тем, что Япония однозначно ориентирована на семейный уклад. Национальные культуры в целом не могут быть семьями или даже семьеподобными; регионы могут, но даже на этом уровне аналогия в лучшем случае будет частичной. Таким образом, хотя Таманои рассматривал Японию как свою «зону взаимодействия», он оставался в значительной степени в стороне от националистических взглядов. Тому, как мы полагаем, есть две причины: сохраняющаяся убежденность школы Уно, воплощенная в теории стадий, в том, что «нация» не объясняет, а, скорее, должна быть объяснена, и, во-вторых, то, что можно назвать «экологическим универсализмом», который иногда встречается среди левых экономистов, перешедших от «красного» к «зеленому» в своих программах209.