Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Как отмечают даже самые благосклонные к нему комментаторы, никто так и не пошел «местным путем Таманои», как назвал его один студент. Приводятся разные причины этого. Первая – отсутствие фокуса в его поздних работах и, возможно, объяснимое нетерпение экономистов продолжать, как делал Таманои, блуждать «по переулкам, которые проходят вдоль основных улиц» их профессии. Вторая утверждает, что, несмотря на критический подход к общепринятой экономике, включая взгляды самого Уно, подход Таманои основывался на «судьбоносном отрыве» теории (или «науки») от исторически обусловленного мышления (или «идеологии»). Яги Киитиро утверждает, что без опоры на интеллектуальную историю Таманои в конце концов «не смог сделать ничего большего, кроме как создать мириады захватывающих фрагментов». Третья причина связана со второй: Таманои, при всей его тяге к миру реального и при всем раздражении простой симуляцией и виртуальностью, сам предлагал прекрасные вымыслы о сообществе. И все же он был значим, для Яги, например тем, что его работы вдохновляли других исследовать новые интеллектуальные миры после краха догм послевоенных общественных наук, как марксистских, так и модернистских. Для Ёситоми Масару важность Таманои заключалась в предвидении, позволяющем заглянуть за пределы поляризации капиталистических и социалистических систем и подвергнуть обе системы критическому сравнительному анализу: как, спрашивал Таманои, механизмы ценообразования в этих системах связаны с передачей информации, необходимой для производства и управления? Аналогичным образом, раннее внимание Таманои к различным способам и степени коммерциализации рабочей силы в разных обществах предвосхитило межкапиталистическое соперничество после 1989 года, немаловажным элементом которого было различие в модусах «субъектности» рабочих. Не в последнюю очередь, наконец, Таманои поднял вопрос о взаимосвязи между загрязнением окружающей среды и технологическими инновациями в профессиональном сообществе (и в стране), решительно настроенной на то, чтобы считать рост производительности священным211. В каком-то смысле Таманои можно рассматривать как человека, взорвавшего герменевтику школы Уно, даже несмотря на то, что он сохранил некоторые из ее наиболее существенных элементов. Но это больше не было системой.

Заключение

Япония практически не упоминается в «Капитале» Маркса; но «Капитал» занимал важное место в интеллектуальном мире Японии212. Действительно, из всех текстов, появившихся в этом мире с середины XIX века, «Капитал», кажется, оставил самый значимый след. И в этом его следе, в свою очередь, выделяется смелый и оригинальный акт присвоения «Капитала» Уно Кодзо. «Капитал» остался незавершенным после смерти Маркса и Энгельса; можно сказать, что Уно завершил его должным образом, то есть привел необходимые строгие исключения, следовавшие из основного понимания самодостаточного, самоподдерживающегося и самосохраняющегося характера «чистого капитализма». Разработанная им система политэкономии, «не нашедшая отклика в западном марксизме», как заметил Колин Дункан, была одновременно интеллектуально богатой и политически противоречивой. Радикальный отрыв науки от идеологии был антисталинистским с самого начала, и этот момент становится полностью понятен только тогда, когда принимается во внимание биография самого Уно. Уно очень высоко поднял ставки для практиков, завещав интеллектуальному миру японцев не веру, а аналитику. По мнению Уно, только рабочие, а не марксизм, могли изменить мир.

Реакция на систему Уно со стороны определенных партийных и активистских кругов была и остается резкой: она не предлагала ничего, кроме сухой схоластики (для некоторых людей схоластика может быть только сухой), и была виновна в злостном уклонении от решения политических проблем, стоящих на пути «прогрессивных сил». Мир системы Уно, особенно основные принципы, по их словам, не несет в себе никаких следов класса или классовой борьбы, ничего не знает о гендерном или расовом неравенстве и стратификации и даже устраняет государство (или «власть») из своих соображений. Сам Уно, возможно, и не был апологетом капитала, но, по крайней мере, один критик, реагируя на новую «парадигму» Бабы Хиродзи, не находит в школе Уно ничего другого, кроме подобной апологетики213. Что касается Бабы, то подобные утверждения неизбежно связаны с его ролью возмутителя спокойствия школы Уно. При рассмотрении работ других деятелей – Оути Цутому, его ученика Сибагаки Кадзуо или блестящего диалектика Сэкинэ Томохико, – идеологическая критика кажется поверхностной и неуместной. Однако невнимание к гендерным вопросам носит системный характер. И проблемы системы Уно выходят за рамки идеологии214.