Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Хирата определяет «предпринимательское государство» (кигё: кокка) как гегемонистское образование, характерное для послевоенной Японии. Его контуры знакомы: сильное бюрократическое руководство процессом принятия экономических решений, наличие сетей крупных фирм с высокоразвитыми внутренними рынками труда, доминирующими над глубоко сегментированной рабочей силой, и так далее. Понятие взаимосвязанных государственных органов и корпораций служит цели свести воедино «микро» – и «макро»-аспекты политико-экономического анализа, которые, как правило, оставались изолированными в других подходах. Мы не можем оценить здесь их аргументы, можем лишь отметить, что и Хирата, и Ямада выражают некоторый скептицизм по поводу того, что Японию можно назвать «постфордистской», поскольку, по их мнению, она никогда не была «фордистской». Однако «устойчивый экономический рост, основанный на высокой производительности, был достигнут благодаря справедливому распределению производительности» только в условиях «фордистского компромисса» после 1945 года. Урок фордизма заключался в том, что «без справедливости нет эффективности». При предпринимательском государстве (или «тоётистском» режиме) эта формулировка звучала как «несправедливо, но эффективно» и, следовательно, «несправедливо, а значит, эффективно» [Ямада 1994: 51–58]. В этом лежала теодицея эксплуатации другого толка.

Этот момент имеет отношение к проблеме гражданского общества, «мира», как выражается Хирата, «ценностей, законов и знаков» [Хирата 1994: 33]. Как можно оценить качество гражданского общества при режиме предпринимательского государства? Указать на то, что ни индивидуальной, ни общественной жизни не придается никакого первичного значения, только инструментальная ценность для корпораций, которые используют «рабочую силу», но, как выразился Утида, не признают трудовую теорию стоимости. Вместо этого внутри фирм проводится огромная «культурная» работа по формированию субъектности сотрудников таким образом, чтобы они не могли отказать спросу на рабочую силу (в отличие от ниспровержения), поскольку его эффективность воспринимается как прямое выражение этой субъектности. В наиболее эффективной форме эта система производит «работников, наделенных душой капитала (саморазвивающейся ценностью)» [Ямада 1994: 70]. В своей крайней степени «субъектность» рабочих при этом режиме принимает форму «смерти от переутомления» (кароси), вызванной чрезмерной и неоплачиваемой сверхурочной работой. Связь с гражданским обществом носит исключительно эмпирический характер. Когда работникам не хватает свободного времени (или «досуга»), они оказываются лишенными важнейшего условия гражданской или общественной жизни. Измерение свободного времени, соотнесенное с моделями в случаях кароси, многое говорит о состоянии гражданского общества в Японии; таков аргумент социолога Като Тэцуро в статье «Гэндай симин сякай то кигё: кокка» [Като 1994].

Безусловно, с конца 1960-х годов предпринимательскому государству бросали вызов местные, женские, гражданские организации и другие так называемые новые социальные движения. Спектр этих движений резко расширился, что вынуждает внимательно следить за продолжающимся функционированием структур различных дискриминаций. При этом они, безусловно, релятивизировали «местоположение» значительного меньшинства, составляющего сегмент «корпоративных служащих» населения, в пространстве «фактически существующего» гражданского общества в Японии. Историк и политолог Маруяма Масао однажды отметил, что, «если армия не будет революционизирована, революция не увенчается успехом. И армия – последний элемент, который подлежит революционизированию» [Maruyama 1998: 127] (примечание от 1954 года). Если провести аналогию, то даже когда сильные социальные движения действуют за пределами корпоративного «ядра», до тех пор, пока не будет революционизирована «армия» рабочих внутри него, их революция не увенчается успехом.