Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

«Маленькая страна в глуши» (хэмпи но сё:хо:), «кусочек большого мира» (сэкай но иккан) – все эти фразы использовались для описания Японии. Первые – в XIII веке великим мастером дзэн Догэном, а вторые Тосакой Дзюном, философом-марксистом XX века [Догэн 1999: 118; Тосака 1967]. Для Догэна сравнение Японии с Индией и Китаем было нелестным. Его страна казалась ему периферийной, населенной добровольно невежественными и лишенными мудрости людьми. И все же несмотря на этот недостаток или благодаря ему, буддизм распространился на восток, и теперь Японии предстояло разделить религиозную судьбу цивилизованного мира. Для Тосаки, возможно, все было так же. Капиталистическое развитие и вызванный им революционный отклик направили историческую волну с Запада на Восток, из Англии и Франции в Россию, а теперь, возможно, и в Японию и Китай. Отчетливо осознавая иллюзорную идеологию национальной уникальности Японии, которую он избрал в качестве одной из своих целей, Тосака стремился расчистить путь для собственной трансформации Японии. Для обоих этих мыслителей «реальным» миром была не непривлекательная земля, где они родились, а, скорее, земной шар или та его часть, которая была вовлечена во всемирные движения их времени.

Тема перехода от всемирного – универсального к частному (или от «великого» к «малому») достаточно хорошо отражает историю японских общественных наук; «помыслить мир» модерности и позднее включить в него Японию было их постоянной и неотъемлемой задачей. Но это только часть истории. Ибо вместе с этим пришло контрдвижение, инверсия, переоценка. Разве сама Япония не могла быть «великой»? Не могло ли историческое течение, будь то буддизм или современность, достичь своего завершения в Японии? Не было ли это частное тем, что на самом деле должно было быть опосредовано универсальным, чтобы само универсальное могло быть реализовано? Разве Япония не была тем уникальным и необходимым частным, которое ставило под сомнение все притязания на универсальность – в религии, в социальном развитии, в политических формах?

В этих исследованиях мы попытались охватить более широкое значение соотношения универсального и частного в японских общественных науках с помощью понятия «отчуждение развития». Мы предположили, что это состояние объединяло три поздние и развивающиеся империи – Германию, Японию и Россию, – каждая из которых сохранила контроль над государственным устройством, но чья «поздность», или «отсталость», существенно обусловила историческое и культурное представление о себе в сравнении со странами Атлантического кольца. Отчуждение было связано с развитием, потому что Атлантическое кольцо располагало лучшими моделями развития, успешно действующими, к которым, следовательно, должны стремиться другие; развитие было отчужденным, потому что каждая «образцовая страна» была также угрозой и постоянным напоминанием о материальных различиях и недостатках, о существовании в качестве объекта снисходительности, презрения или взаимного недоверия. Именно в ответ на это условие на протяжении десятилетий, с начала 1880-х по 1910-е годы, разрабатывалась стратегия неотрадиционной рационализации289. Годы становления японских общественных наук – академической общественной мысли в целом – были отмечены гегемонией семейного государства. Такой тип организации оказался чрезвычайно предпочтительным в качестве точки отсчета для любых попыток систематического осмысления зарождающейся модерности Японии. Служить этой организации по определению означало служить делу национального прогресса. Вектор национального служения был очень мощным; мыслителей, внутренне отчужденных, часто можно было вернуть в национальное сообщество, убедив их в том, что их личная отчужденность усугубит коллективное отчуждение нации от «продвинутого» мира. Проще говоря, объективно отчужденная Япония не могла допустить присутствие субъективно отчужденных индивидов в обществе. Общественная солидарность, не согласованная с нацией, была опасна для нации.

Наследие «Ко:дза-ха»