Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

При овеществлении ни позиция односторонней универсализации, ни вечная «особенность» не могут предложить многого. Овеществление как таковое происходило постоянно, потому что каждая позиция была связана с той или иной идеологической партией и с глубоко укоренившимися притязаниями на групповую идентичность в системе активных политических сил. Однако две эти категории не обязательно должны быть зеркальными отражениями друг друга, взаимозависимыми и взаимоопределяющими. Пример японского марксизма, которому мы уделили достаточно внимания выше, красноречиво свидетельствует об этом. В самой крайней форме «Ко:дза-ха», или марксизм «Фракции лекций», был одновременно универсалистским и особенным в совершенно одинаковой степени. Японский капитализм классифицировался как изначально структурно девиантный, и изменить его мог только deus ex machina в виде внешнего шока. Механистичный, а не диалектический в своем восприятии перемен, марксизм «Ко:дза-ха» имел тенденцию концептуально воспроизводить то, против чего он более всего выступал морально и политически: мир «национальной организации» (кокутай) и реальные условия эксплуатации, лежащие в основе императорского режима.

Это было своего рода ловушкой интеллектуального равновесия. Но это не помешало (как показано в главе 3) работе Ямады Моритаро приобрести изменчивый характер. Разница между «сторонниками национальной организации» и Ямадой заключалась не только в том, что восприятие одних было позитивным, а других негативным; она заключалась в том, что первые воспринимали кокутай онтологически, в то время как для Ямады капитализм должен был восприниматься методологически. До тех пор, пока это принималось во внимание, существовал выход из ловушки. Проведенный Ямадой анализ японского капитализма, его «полуфеодального» базиса и надстройки сформировал понимание целого поколения социологов, когда они столкнулись с вопросом о том, что сделало японский капитализм одновременно японским и капиталистическим. Точно так же наше обсуждение мыслителей, принадлежащих к линии «Ко:дза-ха», в целом – Утиды Ёсихико, Хираты Киёаки и, прежде всего, Маруямы Масао – мы надеемся, продемонстрировало как трудности выхода за пределы точки зрения «Ко:дза-ха», так и интеллектуальные возможности, которые при этом открывались. Понятие «гражданское общество», разработанное Утидой и Хиратой, могло возникнуть только под влиянием особых тенденций и пока империя претендовала на то, чтобы функционировать как онтологический центр моральных ценностей. С распадом этой структуры после 1945 года гражданское общество больше не нуждалось в защите механистического экономизма и получило свободу принимать этико-политический характер, которым оно на самом деле скрыто всегда обладало. Маруяме, как уже отмечалось, не нравилось понятие гражданского общества, но не стоит и сомневаться в том, что он вложил в понятие «модерности» такой мощный интеллектуальный и моральный заряд, на какой только был способен: и что модерность, хотя она неизбежно возникала среди исторических особенностей, для Маруямы также превосходила любую особенность. «Понимать других как других» (in ihrem Anderssein) было не просто началом их погружения в себя. По определению, все это означало переживание индивидуального и коллективного самопреодоления, стать «Другим» в себе и самому стать «Другим» (см. [Maruyama 1969e: 348]).

Повторим, особая точка зрения «Ко:дза-ха» сама по себе оказалась негативным воспроизведением господствующего ви́дения «национальной общины», или «семейного государства», которое определило развитие общественных наук в Японии. Возможно, необходимо, чтобы попытка прямого вызова императорской системе приняла такую форму, и она исходила из места, максимально близкого к сути дела. Проблема заключалась в том, что «Ко:дза-ха» отрицала необходимость мышления в явно культурных или идеологических терминах – ту валюту, которая циркулировала в официальной публичной сфере. Более того, ее ближайший антагонист в рамках марксистской традиции, «Ро:но:-ха», или «Фракция рабочих и крестьян», представляла теоретически более последовательный взгляд на капиталистическое развитие. Было что-то разумное (и эмпирически оправданное) в утверждении ее представителей о том, что степень коммерциализации даже в экономике Токугавы, не говоря уже о Мэйдзи, затрудняла, если не сказать делала непоследовательными, разговоры о японском капитализме как опирающемся на «феодальную» базу. Другими словами, «феодализм» «всегда неизменно» был культурной и политической – а не строго экономической – проблемой и не мог быть решен иначе, как в этих сферах. Янагита Кунио также хорошо понимал это, хоть и по-своему: всестороннее этнографическое исследование деревень было необходимо как попытка культурного воссоздания давно утраченного «настоящего» сообщества.