Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

В то же время значительные преобразования, необходимые для ликвидации отсталости, то есть трансформация феодальных элементов внутри капиталистической структуры для приготовления пути к социалистической революции, оставались в зародыше и даже блокировались интересами государства и общества, власть которых зависела от ее сохранения. В этом смысле отсталость была в высшей степени политической – и идеологической – проблемой, а также социальным фактом. Однако собственная трактовка Ямадой «надстройки» в лучшем случае отрывочна; он был «глух» к голосам идеологии95. Безусловно, молодые ученые, в целом придерживающиеся линии «Ко:дза-ха», такие как Маруяма Масао, пошли дальше Ямады, определив ключевую проблему капитализма японского типа не как отсталость, а как ее осознанное стратегическое использование элитами: теми, кто занимал «просвещенную» сторону в стойком домодерном крестьянском сознании. В этом смысле они предвосхищают применяемый здесь подход «изобретения традиции». Однако даже их внимание по-прежнему сосредоточено на деформациях, вызванных продолжающимся развитием этого способа производства, который теперь распространяется не только на политику, но и на этику и мораль. Для аналитиков этого направления отсталость была реальной, имела социальную основу и была достаточно мощной, чтобы «заразить» сами элиты96.

По мнению Ямады, «ключом ко всему процессу» прояснения базовой структуры – антагонизмов – и перспектив японского капитализма является объяснение первоначального формирования промышленного капитализма, примерно в период между двумя успешными войнами Японии, то есть между серединой 1890-х и серединой 1900-х годов97. Формирование происходило за счет: процесса первоначального накопления; одновременных, взаимоопределяющих тенденций внутренней промышленной революции и поворота к империализму; первоначального появления финансового капитала (второе, «подлинное» появление приходится примерно на 1918 год); и необходимого толчка к общему кризису конца 1920-х – последнее, конечно же, составляет содержательную предпосылку для самого «Анализа». Другими словами, распад промышленного капитализма в Японии имманентен его собственной структуре и является условием для катастрофического общего кризиса, который не только имманентен, но и неизбежен.

Сам текст имеет структуру, состоящую из трех частей, каждая из которых посвящена отдельной отрасли экономики в общем анализе того, как «был запущен процесс воспроизводства при японском капитализме» [Ямада 1984б: 19–20]. Первая, рассматривающая включение хлопкового ткачества и шелкомотальных [и шелкопрядильных] ремесел (как выпуска, так и мануфактуры) в капиталистический способ производства, отмечает фазу первоначального накопления, которая «завершилась в основном» к концу 1890-х. Ямада решительно подчеркивает феодальные условия труда, особенно тюремного и принудительного, а также эксплуатацию женского труда, обращая внимание на протесты и забастовки фабричных рабочих; аналогичным образом он описывает, но не анализирует идеологические формы контроля – патриотизм, патриархат, религию (включая клятвы божествам или ками) – используемые профсоюзными главами (ояката) в важнейшей горнодобывающей промышленности [Ямада 1984б: 13–60].

Во второй части Ямада описывает стержень производственной революции в военной организации и ключевых отраслях промышленности (железнодорожной, горнодобывающей, машиностроении), которые, по мнению Ямады, являются «решающей движущей силой» капиталистического развития Японии. Ключевым показателем развития в этом секторе, по его мнению, является «оправдание ожиданий относительно возможности производства инструментов труда», посредством обеспечения сырья (китайское и маньчжурское железо) для переработки и «преодоления мирового уровня» в технологии судостроения, в частности в производстве «машин для изготовления машин» – например, токарных станков. Указывая на преобладающее присутствие сталелитейного завода Яхата, Ямада стремится продемонстрировать доминирование государственного капитала над тяжелой промышленностью. Этот способ развития определил поворот Японии к империализму с целью получения сырья, топлива и рынков сбыта, а также способствовал появлению финансового капитала в два «скачкообразных» этапа. Но Ямада утверждает, что весь сектор тяжелой промышленности, в той степени, в какой он зависит от рабочей силы из деревень и подчиняется полуфеодальному режиму труда на фабриках, должен обнаружить, что его рост социально ограничен; отсюда и хрупкость тяжелой промышленности Японии и ее промышленной буржуазии. Таким образом, попытка тяжелой промышленности преодолеть стремительный экономический спад конца 1920-х годов с помощью промышленной рационализации – массовых увольнений и интенсификации труда – спровоцирует общий крах полуфеодальной формы труда и связанных с ней условий [Там же: 65–156]. Ямада не предвидит выживания промышленного капитализма, не говоря уже о его успешной адаптации к «постполуфеодальной» эпохе.