Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Нетрудно понять, почему аргументы Ямады, будь то о японском сельском хозяйстве, о капиталистическом развитии в целом или о применимости схемы воспроизводства к конкретному случаю, неоднозначны как тогда, так и сейчас. Характерно или нет, но он почти не дал прямого ответа на критику «Анализа». Он действительно скорректировал свои взгляды, пусть и в деталях, в промежутке между 1934 годом и началом послевоенного периода, главным образом уделив внимание тяжелой промышленности в целом, и в частности признав тот факт, что переход от текстильной промышленности к тяжелой и нефтехимической, должно быть, шел полным ходом до 1931 года. Однако по состоянию на 1934 год Ямада явно что-то упустил, и не по недосмотру. Он не смог оценить способность японского капитализма пережить экономическую депрессию, потому что его взгляд на производственные отношения в промышленности застыл в десятилетии между Японо-китайской и Русско-японской войнами; он практически не понимал роли государства, особенно после Первой мировой войны (его оценка роли рационализации промышленности была узконаправленной и по существу негативной), у него не было аргументированного взгляда на торговые потоки или государственные финансы, или какой-либо конъюнктурной перспективы, выработанной позднее того периода, который был первоначальным объектом его рассмотрения104.

В некотором смысле Ямада был слишком преданным марксистом: там, где Маркс остановился всего лишь на трех томах «Капитала» и умер, не реализовав более конъюнктурные аспекты своего общего плана, Ямада также воздержался от любых попыток трактовать положение Японии в капиталистической мировой экономике. Вместо этого его типы развивались в рамках истории национального общества, двигаясь, так сказать, по параллельным кругам, пока они не оказались исчерпаны или уничтожены извне. Действительно, критика текста Ямады была сосредоточена на статичном, недиалектическом и недостаточно историческом характере его типов. В использовании понятий равновесия в качестве концептуальной основы – а не нормативной или политической конечной точки – «Анализа» Ямада следовал Николаю Бухарину, «Теорию исторического материализма» (1921) которого с удовольствием читали в Японии. Когда сам Бухарин подвергся нападкам в СССР, аналогичные попытки анализировать равновесие были заклеймены как «бухаринские» и «правоуклонистские». Хотя бо́льшая часть этой критики (которая продолжалась и в послевоенные годы) была откровенно догматичной, в некоторые моменты в ней звучали нотки здравого смысла. Как комментирует Ивасаки Тикацугу:

В самом «типе» [ката] нет движения или развития. Поскольку формы изготавливаются, а затем разрушаются – как в случае с теорией Ямады Моритаро, – происходит только формирование и дезинтеграция. <…> Как и в случае связанной теории равновесия, «типологическая» точка зрения является по своей природе точкой зрения внешней причинности. <…> В теории «типов» – как в «Анализе японского капитализма» Ямады – можно распознать продукт сочетания идей Вебера и Бухарина, созданный на основе марксизма [Ивасаки 1984: 351, 355, 359]105.

Это вполне справедливые и не обязательно негативные наблюдения, хотя они тщательно обходят стороной возможность того, что сталинское понятие «социализма в одной стране», по-видимому, санкционировало историю развития «капитализма в одной стране». Мы можем согласиться с теоретиком «Ро:но:-ха» Сакисакой Ицуро (1897–1985), автором первой содержательной критики «Анализа», в том, что капитализм Ямады «не имеет развития» – что он гипостазирует национальное прошлое (полуфеодальные общественные взаимоотношения) и отказывается хоть как-то учитывать «Ро:но:-ха» [Сакисака 1958: 17]. Но если смотреть с точки зрения 1930-х и первой половины 1940-х годов, трудно понять, каким образом собственная модель японского капитализма Сакисаки, лишенная своей специфики – основанная на том, что, по утверждению Сакисаки, должно было произойти, – лучше объясняла реальность, чем статичная, основанная на строгой структуре модель Ямады. Ямада, по крайней мере, указывал на подлинную, долгосрочную проблему: неравенство между секторами, а также социальные и идеологические последствия этого неравенства. Его проблема заключалась в том, что он не мог найти теории, которая позволила бы ему сделать следующий ход.