Очевидно, что Уно уже тогда испытывал антипатию к анализу политики без теоретических – историзирующих – привязок. Это требование предъявлялось как к японской Sozialpolitiker, так и к марксистам, и Уно без колебаний высказывал свою критику. Однако его отношение к Сталину, СССР и советскому социализму напрямую не раскрывалось вплоть до смерти Сталина в 1953 году. Ретроспективно он подчеркивает собственное (и не только) незнание реальных условий, но сегодня это вряд ли позволительно. Невозможно узнать, возникали ли в середине 1930-х годов у Уно какие-либо сомнения в том, что сталинский режим был действительно социалистическим. Но почему Уно настаивал на необходимости рассматривать империализм – возможно, самую насущную проблему анализа современности – с точки зрения теории стадий как отделенной от основных принципов и опосредующей их? К этому моменту уже были заложены основы системы политэкономии Уно, по крайней мере для лекций. Уже сформировалось и его убеждение в том, что «наука не имеет Träger (носителя)», не возлагается на определенный класс и не доверяется ему119
. Если государство, партия или организация, действующая от имени класса, стали бы авторитетами в научных вопросах, не означало ли это, что следовало бы защитить марксизм от его официальных хранителей?Подобные соображения, как нам кажется, лежали в основе вмешательства Уно с его позиции на периферии в более масштабные споры о природе японского капитализма, за которыми он внимательно следил. В сильном эссе «
Уно начинает с того, что соглашается с критикой Сакисакой Ицуро недавней книги Ямады Моритаро «
Вступительный раздел эссе рассматривает процесс «первоначального накопления» в Англии, как он представлен в исторических главах «Капитала», и его можно пропустить. Уно подчеркивает формирование «относительного избытка населения», подчиняющегося как социальным, то есть капиталистическим, так и мальтузианским законам. Растущая производительность неравномерно снижала потребность в рабочей силе, в то время как расширение масштабов неравномерно увеличивало ее, и в процессе работники становились уязвимыми перед современной, индивидуализированной бедностью, как циклической, так и постоянной. Даже в Англии первоначальное накопление не уничтожило надомный труд или женское рабство и не привело к полной дифференциации сельских районов посредством процесса, считающегося экономическим и, следовательно, «естественным». На протяжении веков требовалось грубое вмешательство государства, чтобы добиться такого результата, создать такую «природу» [Уно 1989: 23–33]121
.Все это, однако, было прологом к рассуждениям о проблемах, которые не рассматривал или не мог разрешить Маркс122
. «Невозможно, – отмечает Уно, – провести абстрактную индустриализацию» [Там же: 38]. Не стоило даже говорить о «первоначальном накоплении» как таковом. Скорее, о том, каковы были контуры первоначального накопления в отсталых обществах. Каким образом происходило превращение рабочей силы в отсталом государстве в товар – или почему его не было вовсе? Действительно ли установление капиталистического способа производства повлекло за собой разрушение старых социальных форм? Уно, опираясь на опыт Германии и Японии, пришел к выводу, что «проще говоря, даже без применения насильственных средств для обеспечения дифференциации сельских районов было возможно импортировать капиталистический способ производства». Для Уно результат политики, особенно оторванной от теории, заключался не в этом. Немецкие экономические мыслители, выдвигая