Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Чтобы раскрыть законы ее движения, чистая теория капитализма должна представлять капиталистическую товарную экономику так, как если бы она была самосохраняющимся образованием. Поэтому мне кажется совершенно невозможным, чтобы экономическая теория продемонстрировала в то же время трансформацию, которая включает в себя отрицание этих законов. Законы чистого капитализма невозможно раскрыть, не предвидя бесконечной продолжительности самого чистого капитализма [Uno 1980: 125–126, прим. 15; Уно 1974ф, 2: 163–164]140.

Работая исходя из предположения (если не надежды), что капитализм в некотором роде, вероятно, сохранится, Уно определил условия, при которых можно было бы говорить о «необходимости» его замены или упразднении. Циклические кризисы были явно присущи капитализму на любом уровне чистоты или загрязнения. Политика была направлена на то, чтобы предупредить или смягчить их, но никогда не могла устранить их причинный механизм, который представлял собой круговорот капитала. Другое дело – временные или постоянные кризисы, вызванные обнищанием и падением нормы прибыли. Маркс, по мнению Уно, переоценил «прогрессивные» тенденции капитала в этом отношении и, что еще более проблематично, связал такое разрушение с помощью пролетарского самопознания, приобретенного в условиях отчуждения, с предполагаемой необходимостью социализма. Невозможно не заинтересоваться этими идеями в «Капитале»141. Но они не были реализованы. Война и революция – воображаемый выбор между варварством и социализмом – были, опять же, необходимостью двух разных порядков. Война была необъяснима на уровне чистой теории; эмпирический анализ, опосредованный теорией стадий, мог бы с помощью обширных сравнительных исследований показать, как ее вероятность переросла в необходимость. Но могла ли эта необходимость когда-либо стать аналогичной необходимости циклических кризисов? Революция, в смысле сознательной отмены закона стоимости, зависела от практической деятельности рабочего класса. Но она никогда не начнется сама по себе142.

Таким образом, все большее и большее оставалось на откуп случайности; цель политэкономии состояла в том, чтобы обеспечить конкретные «стандарты» – производные от теории стадий – для концептуальной организации случайностей и их преобразования в знание, а оттуда и в практику. Но между знанием и практикой лежит решающее различие и, так сказать, «прыжок веры». «Общественные науки» с их строго систематизированным знанием о своем объекте не могли предложить «экономического объяснения процесса перехода от капитализма к социализму. <…> Правильное использование полученных знаний об обществе, – настаивал Уно, – состоит в том, чтобы пресекать необдуманные действия; это имеет первостепенное значение»143. В то же время исторический материализм – кратко изложенный, например, в предисловии Маркса к его работе «К критике политической экономии» (1859) – был не более чем гипотезой; он не мог себя доказать. Вывод был один, и он был неизбежен:

Эта марксистская философия, которая связывает теорию и практику, подтверждает свою основу – диалектический материализм посредством принципов политэкономии, которые находятся на самом дальнем расстоянии от практики. К такому выводу я пришел после многих лет изучения политэкономии [Уно 1974п: 11]144.