Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

При таком скромном уточнении формулы Фурихаты кажется очевидным, что школа Уно действительно достигла уровня, на который претендовали ее адепты. Интересно о ней рассказывают в своем обзоре марксистской экономики в Японии за 1962 год молодые участники школы [Хидака 1962а]. Авторы начинают с осуждения морального триумфализма, распространенного среди марксистов после поражения Японии:

После войны, когда требовался глубочайший самоанализ во всех областях, марксизм занял сцену практически как победитель. Марксизму было не в чем каяться; его роль заключалась в том, чтобы критиковать, нападать или мстить другим. Как можно в таком случае говорить о «послевоенности» марксизма? Если в марксизме есть что-то «послевоенное», то мы можем привести доводы в пользу Шестого съезда Коммунистической партии Японии или влияния критики Хрущева в адрес Сталина. Но что касается периода, непосредственно последовавшего за Второй мировой войной, то в марксизме ничего подобного не было. Парадоксально, но для марксизма «послевоенное» не было послевоенным. И в этом особенность марксизма среди всего остального, что находится в рубрике «послевоенная мысль».

В этих обстоятельствах «марксисты и марксистски настроенные экономисты стали любимцами журналистов», что привело к печальному результату: «низкий» интеллектуальный уровень довоенной экономики – особенно у «Ко:дза-ха», или «Фракции лекций», – сохранялся, даже когда ее ценность стала завышаться [Хидака 1962б: 40–44].

Исключением из этой тенденции к завышению, которая, по оценке авторов, достигла пика абсурда в десяти с лишним томах «Нихон сихонсюги ко:дза» («Лекции по японскому капитализму», 1953–1955), была школа Уно. Исключением она стала не потому, что Уно Кодзо встретил послевоенный период в роли кающегося грешника, о чем мы говорили ранее, все было как раз наоборот. В 1953 году, за целых три года до десталинизации, Уно приподнял завесу осторожности, за которой он (и другие) под предлогом незнания реального положения дел долгое время скрывали оценку социализма советского образца.

Поводом для этого стал выход книги Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952). В «идеологическом завещании» Сталина утверждалось, что даже при социализме (в его расширенной начальной фазе) некоторые формы товарного производства и обмена сохранятся; он предложил необходимое прочтение отрывков из «Анти-Дюринга» Энгельса (1878), подкрепляющих его утверждения о том, что «закон стоимости» и даже все «экономические законы» должны действовать и что они не более подвержены отмене, чем законы природы, и, как и они, способны к сознательному применению147. Уно обнаружил «фундаментальные проблемы» всего текста, ставя под сомнение сталинскую интерпретацию Энгельса и неоднократно привлекая внимание к тому, что он деликатно назвал «отсутствием ясности» в сталинской концепции закона стоимости. Трактовка Сталиным этих вопросов,

следует сказать, скрывает связь между экономическими принципами, которые содержатся в законах товарной экономики и лежат в их основе, с одной стороны, и их исторической формой – с другой, делая неясным историческое значение отмены товарной формы.

В какой-то момент Уно даже решился на упрек: