Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Интересно, что обращение Каратани к идеалам школы Уно перекликается с признанием самого Уно, сделанным в последнее десятилетие его жизни, что приобретение его школой права на научную жизнь потребовало от нее на практике не просто критики, но и собственного объяснения экономического роста, который преображал окружающий мир, и самое поразительное – саму Японию. Это происходило как раз в то время, когда марксизм – марксистская политэкономия – переживал «спад», находясь под ударом трех различных и даже отчасти противоречащих друг другу «подъемов»: восходящей тенденции «ростизма», которая одобряла идею о сходстве индустриального общества Японии с западным; вторичной, реакционной, но в целом дополняющей ориентации на «культурализм», которая также одобряла для Японии способ роста, отличающийся от западного; и лежащего в основе обеих тенденций стремления к переводу экономических исследований на математическую базу и их перемещению из-под опеки академических кругов под опеку госуправления (и корпоративных спонсоров). Насколько хорошо трехэтапный анализ Уно и составные элементы его концептуального наследия соответствовали этим тенденциям? Чего он мог бы достичь в своем анализе капитализма, чего не смогли бы другие группы, другие направления? И наоборот, как попытки школы Уно справиться с интеллектуальными вызовами, связанными с ростом и ростизмом, преобразили бы ее участников и их труды?

Мы не планируем проводить здесь полный обзор политэкономии Уно или «Маркса – Уно», как принято называть работы современной школы Уно. Вместо этого мы попытаемся изложить суть конкретных, хотя и неразработанных до конца идей, которые сам Уно оставил в качестве источников для анализа высокого роста, и тем самым прояснить ограничения его системы; затем, рискуя вызвать идиосинкразию и неоправданное сокращение, мы хотели бы выделить три особенно важные репрезентативные траектории, которым следовали экономисты, обучавшиеся непосредственно под руководством Уно: Оути Цутому (1918–2009) стремился завершить незавершенную систему Уно, введя понятие государственно-монополистического капитализма и сделав его основой своего анализа как мировой экономики, так и японского капитализма; Баба Хиродзи (1933–2011), переосмыслив категорию финансового капитала, стремился изменить парадигмы системы, сохранив при этом ее аналитическую структуру; а Таманои Ёсиро (1918–1985), повторно внедрив систему Уно в мир некоммерциализированных отношений, а также в мир ее конечной физической матрицы, намеревался выйти за ее пределы. Все они отмечены взаимодействием с системой Уно, и все они раскрывают что-то из ее богатого потенциала. В то же время вместе они демонстрируют, как попытки реконфигурировать систему привели ее к разрушению.

Зов настоящего

«Конечная цель» политэкономии Уно заключалась в «эмпирическом анализе текущего состояния капитализма либо в мире в целом, либо в каждой отдельной стране». На момент смерти – или, в более широком смысле, в результате его склонности к систематизации и взятого на себя обязательства отвечать на любую серьезную критику – Уно воплотил эту цель не более чем на 30 процентов. Если говорить о том, что Уно завещал последователям жизнеспособную систему и программу исследований, то важно также отметить и то, что это наследие в некотором смысле оказалось дважды «негативным». Методологически система Уно представляла собой «негативную эвристику»: быть членом школы означало принять трехэтапный анализ; отвергнуть его или выйти за его рамки означало покинуть школу152. Дискуссии внутри школы, по-видимому, поощрялись и, возможно, предсказуемо могли приобретать мистический характер. Особенно при чтении работ последователей Уно по вопросам «высших» пределов теории полезностей посторонний человек иногда может почувствовать себя агностиком среди евхаристических теологов, спорящих о способе присутствия Христа. Нет сомнений в том, что на более поздних этапах своего развития школа Уно проявляла своего рода герметизм и склонность к комментариям и толкованию канона Маркса-Уно. Однако такие технические тонкости имеют важное значение только для тех, кто в этих процессах задействован. Подобно религиозным спорам о «реальном присутствии», которые имели огромные, а иногда и коренные общественные последствия, или другим спорам среди марксистов, в которых терминологические разногласия превращались в оружие на фракционном или (при «реально существующем социализме») государственном уровне, разногласия внутри школы Уно могли распространяться на область политической борьбы. Но сам характер системы как таковой – помимо порождения схоластических, герметических тенденций, отмеченных ее критиками, – препятствовал полному «пресуществлению» из академической сферы в политическую. В истории марксизма как направления мысли проблема схоластики возникала реже и имела гораздо менее негативные последствия, чем проблема интеллектуального упадка и деградации, которые достигли своего апогея при сталинизме153.