Самое точное представление о промышленном сельском хозяйстве дает сравнение с добычей полезных ископаемых: извлечение почвы, воды, химических элементов, ископаемого топлива и многого другого, в ходе которого быстро используются богатства, формировавшиеся в течение целых геологических эпох. Благодаря такому сравнению сразу становится очевидно, что этот процесс не может длиться вечно. Говоря современным языком, подобная практика неустойчива; она не может поддерживать собственное существование.
Либих признал это в XIX столетии, когда отметил, что «глупо» действовать так, словно «Земля неистощима в своих дарах»{313}
. Современное понимание пределов природы уходит еще дальше в прошлое. В законах Ньютона раскрывается конечность материи, а древнегреческий философ Эпикур сказал: «Вся совокупность вещей всегда была такой же, как сейчас, и всегда останется такой же самой».Невзирая на законы природы, магистральная линия экономической мысли заставляет нас поверить, что неограниченный экономический рост в каждой сфере, включая сельское хозяйство, является синонимом здорового общества – даже если этот рост означает безжалостное разрушение окружающей среды. Она также хочет нас убедить, что аграрно-пищевой комплекс (добыча полезных ископаемых) имеет полное право неизменно уклоняться от оплаты «внешних факторов» – на экономическом жаргоне так называются побочные последствия ведения бизнеса, такие как экологический ущерб или болезнь.
Эти последствия совершенно реальны и ужасны. Способность природы противостоять физическому и химическому насилию ограниченна, как и ее ресурсы. То же самое, разумеется, относится к человеческому организму.
Вплоть до 1950-х годов экономическое развитие, депрессия и война являлись настолько масштабными факторами отвлечения внимания, что промышленное сельское хозяйство завоевало господство практически незаметно. Если его вообще как-то оценивали, то видели в нем исключительно чудо-машину, производительную и удобную. Многие вообще понятия не имели, как она работает. Мои родители относились к первому поколению, большинство которого не было знакомо ни с одним фермером.
Тем не менее к середине столетия стали очевидны признаки того, что промышленные сельское хозяйство и производство продуктов питания разрушительны.
Безусловно, экологический вред агрокультуры можно было наблюдать всегда, в конце концов, она начиналась с горящих лесов. Однако, когда население было малочисленным, эти утраты были приемлемы. Новый же тип хозяйствования быстро приводил к деградации земли (например, Айова потеряла около 17,5 см плодородного слоя почвы с тех пор, как ее заняли европейцы) и даже насыщал ее ядами.
Некоторые прогрессивные мыслители начали осознавать, что равнодушная редукционистская идея, согласно которой ферма, местная экосистема, продовольственная система или планета лучше всего понимаются как простая сумма их частей, не может обосновать тайны природного мира. Появление такой науки, как экология, заставило более пристально взглянуть на сложные системы Земли, в которых взаимодействие легко объяснимых сил приводит к мудреным результатам, трудным, а иногда и недоступным для понимания.
На языке науки это называется эмерджентностью, то есть речь о том, что целое больше суммы его частей, что элементы могут образовывать синергию, создавая нечто большее. Сама жизнь стала результатом эмерджентности – ряда взаимодействий между системами, каждое из которых объяснимо само по себе, но, взятые в совокупности, они становятся намного более таинственными.
Наши «примитивные» предки знали, что люди – часть природы, а не стоят над ней. После Второй мировой войны эта фундаментальная истина стала встречным философским течением господствующей пропаганде промышленного роста. Барри Коммонер, изначально биолог, разработал «четыре закона экологии»{314}
. Сейчас они могут казаться самоочевидными, но в то время были радикальными. Их влияние на промышленность и правительство все еще далеко от требуемого состояния. Законы Коммонера были просты.