Обсидиановая бабочка Ицпапалотль

— Суть в том, что человек наделён потребностью в принесении пользы. Это заложено в нём генетически. И это отличает его от животных, чья полезность условна и придумана за них. Человек, в отличие от животного, имеет возможность выбирать, какую именно пользу он должен приносить. И не важно, для кого предназначена эта польза: для другого человека, или для всего человечества; для настоящего, или для будущего. В любом случае, человек приносит пользу Высшему Разуму — первооснове. И проживает свою жизнь не зря, ощущая это подсознательно. В этом и кроется его настоящее счастье. Это и отличает его от тех, кто бесполезен…

— Чушь. Ты так ничего и не понял, Алик Дементьев, — Наташа вышла из темноты и взяла его за руку.

Прикосновение было ледяным.

— Пойдём, покажу тебе кое-что.

Боцман.

— Здесь так спокойно, — сказал Боцман.

— Спокойствие мнимо, — задумчиво ответил Андрей.

— Но мы встретились неслучайно, ведь так?

— Возможно. Я не знаю. Я уже ничего не решаю. А ты — ещё способен. Вот и решай.

— А если я тоже не знаю?

— Тогда подумай, зачем ты здесь, и зачем я здесь. Лично я правда не в курсе. Если ты меня видишь, значит хотел видеть.

— А ты? Хотел меня видеть? — спросил Боцман.

— Да. Но я уже тебе говорил, что ничего здесь не решаю. И ничего от меня не зависит. Считай, что наши желания просто совпали, но инициатором выступил ты, — Андрей рассмеялся.

Боцман наморщил лоб. На самом деле он прекрасно знал, что хотел сказать своему неродному брату. Но не решался говорить об этом. И мялся, к собственному стыду, как малолетний дурачок.

— Я… Мы… — пробубнил он. — Не знаю, что и сказать, Андрюх.

— Ну, не знаешь — так не знаешь.

— Нет! Постой. Вообще-то я знаю. Я всегда об этом знал. Холера, я каждый день думал об этом… — Боцмана начало трясти от волнения. — Я ведь должен был ещё раньше, ещё тогда. Когда надо было. Когда была возможность. Когда ты был жив. Но с того случая, когда отец устроил нам взбучку, меня словно запёрло что-то. Будто мне кляп в рот вставили. И хочу сказать, и не могу. А ведь должен… Понимаешь, Андрюха, в чём тут соль? Мы с тобой хоть и от разных родителей, но ты мне был роднее кровного брата и сестёр. Я помню, как ты меня опекал, как защищал, как заботился, когда я болел. Никто так ко мне не относился. И ведь я понимаю, зачем ты это делал. Я единственный, кто «не принял» тебя в нашей семье. Ты со всеми породнился, кроме меня. Я до последнего тебя сторонился. И ты всеми силами хотел мне доказать, что считаешь меня братом. А я, вместо того, чтобы признать это — отталкивал тебя.

— Ты ошибался, Юрец. Я ничего тебе не доказывал и ничего от тебя не добивался. Я принимал тебя таким, какой ты есть. «Колючим ёжиком», — Андрей опять рассмеялся. — И мне не было нужно от тебя никаких признаний. Я просто делал то, что считал правильным. Относился к тебе как к брату. И сейчас отношусь. Это ведь так просто.

— Тебе может и просто, — отвернулся Боцман. — Но не мне. Во мне будто чёрт сидит, язви его в душу. И ведь я думал об этом постоянно. Почему? Почему я такой? Почему я так к тебе отношусь? Словно обиду какую-то затаил, которую не могу простить. Всё время ту историю вспоминаю с отцом и поркой. Ведь прекрасно помню, что ты был не виноват. А я — наоборот, получил по заслугам. Взять бы на ум, да признать твою правду, так нет же. Ещё сильнее упёрся. Стыд ли это, гордость ли идиотская? Не пойму. Но перекрыла она мне глотку, словно кость. И никак мне от неё не избавиться. Сколько раз я себя клял, сколько ругал. Заставлял выйти на разговор с тобой, и сказать тебе то, что должен, что обязан. Что ты — мой б-б…

Он осёкся, губы его задрожали.

— Даже когда представился последний случай, — продолжил он, спустя минуту. — Я уже был уверен, что всё скажу. Но опять не смог. Опять ушёл. Сбежал, как трус. Ведь с того дня я ежедневно себя проклинал. И постоянно думал, что будь ты жив, я бы уж точно, я бы уж непременно… И вот те пожалуйста. Мы наконец-то встретились, а я всё так же не могу ничего тебе сказать. Чувства распирают меня изнутри, слёзы душат, слова рвутся наружу, и… Ничего не получается. Язык не ворочается. Нести околесицу — запросто, а сказать самое важное, что так давно хотел — не могу. Отвратительная, горделивая тварь!!! — Боцман изо всех сил ударял себя кулаками по голове, под каждое последнее слово.

— Юра, Юра, хватит! — схватил его за руки Андрей. — Прекрати! Что ты делаешь? Зачем это? Всё это не нужно.

— Но я…

— Ты уже всё мне сказал!

— Как? Когда?

— Когда я был жив, когда ты думал обо мне, после моей смерти да и сейчас. Ты всё уже выстрадал. Всё перенёс. И всё принял давным давно. И я знаю, что ты признал меня своим братом. Мы братья, Юрка! Настоящие! Роднее родных! Не имеет значения то, что ты не может сказать это вслух. Главное, что твоё сердце и разум вопят об этом. А я слышу. Прекрасно слышу.

— Андрюх, я… — по щеке Боцмана потекла слеза. — Я так виноват перед тобой. Прости.