Обсидиановая бабочка Ицпапалотль

Алик не нашёл, что ответить.

— У нас есть общая основа, — продолжила Ицпапалотль. — Мы оба, в основе своей, люди. Такие же, как и те, которых стремимся исправить. Человеческая позиция заставляет нас испытывать характерные эмоции. Например, негодование от социальной несправедливости и несовершенства общественных отношений. Но для меня это скорее способ развлечения. Низшие слои общества скучны по природе своей. Они начинают проявлять недюжинную активность только обретя лидера. Если лидер произошёл из их среды — последствия могут быть непредсказуемыми и опасными, но обычно лидерами становятся представители так называемой «элиты». А элита использует чернь только в двух вариантах: либо гонит её единым стадом в нужном направлении, либо натравливает её на противоборствующую элиту. Вот почему работать с элитой интереснее. Нищий не будет сильно страдать от своей участи, поскольку вся его жизнь — это страдания. Напротив, он воспримет смерть как избавление. Честный бессребреник встретит смерть с честью: он честно жил, и должен честно умереть. Подобные люди вызывают умиление, но не более того. Их можно «расшевелить» пытками и казнями близких людей, но это всё равно неинтересно. В конечном итоге, их боль всё равно сходит на нет, уступая место полной отрешённости. Ведь когда у человека всю жизнь что-то отнимают, он постепенно привыкает к этому и в конце концов мирится. Даже когда отнимают последнее и самое ценное. Элита же, не привыкшая терять и терпеть лишения, к моим методам совершенно неподготовлена. Она до последнего верит в то, что всё будет хорошо, даже когда становится понятно, что спасения не будет. Элита всю жизнь купалась в роскоши, как я купаюсь в крови. И потому ей мучительно больно расставаться со своим положением, с властью, с деньгами, с увлечениями и удовольствиями. Даже перед лицом смерти элита не перестаёт искать выгоду для себя: где бы что урвать, кого бы подставить, за чей бы счёт пролезть к своему спасению. Эти потуги чрезвычайно смешны! Потому-то мне и нравится издеваться над элитой больше, чем над её жалкими рабами. Когда человек, считавший себя вершиной мира сего, вдруг падает на самое дно преисподней — это надо видеть. Удовольствие непередаваемое.

— Всё это работало в ноосфере. На Земле всё будет по другому.

— Ноосфера — это королевство кривых зеркал. Она выпячивает одно и скрадывает другое. В результате, человеческий разум, более не скованный земными ограничениями, превращается в то, к чему, собственно, и стремился. Всё, что ты видел в ноосфере, всё, что вызывало у тебя удивление, смятение и отвращение — на самом деле продолжение обычной человеческой жизни, сорвавшейся с цепи. Отличный полигон, для испытаний над гнилой человеческой изнанкой.

— Я всё понял, — обовал её Алик. — Вот, дьявол! До меня дошло то, что сейчас происходит! Со мной говоришь не ты. Я сам с собой говорю. Мои собственные противоречия вступили в конфликт друг с другом, под воздействием обсидиановой бабочки, и теперь я сам себе что-то доказываю, удаляясь от реальности и теряя время.

— Ты совсем что ли тронулся? — Наташа покрутила пальцем у виска.

— Хорошая попытка, Ицпапалотль. Нет, не Ицпапалотль. Хо! Это его выходки. Его тактика.

— О чём ты? Что за бред ты несёшь?

— Я должен вернуться назад, немедленно, — Алик бросился в прихожую, но дверь оказалась заперта.

— Куда ты собрался? Вернись! Всё, я вызываю скорую, — Наталья схватила телефонную трубку.

Василий Лоурентийский.

Надписи складно выстраивались перед ним и оторваться от чтения было невозможно. Старика преследовало двойственное чувство. С одной стороны он испытывал подозрение, что древние тексты уж больно складны и понятны, словно написаны заранее, специально для него. С другой же стороны, Василий признавал подлинность изложенных сведений. Если они сами и не были древними, то уж точно являлись современной перепиской древних посланий. Это не оригинал, но и не подделка. Так что же это?

— Может быть это оттиск чьей-то памяти? — подсказал Леглан, доселе бесшумно стоявший позади него.

— Тогда это не память человека.

— Я и не говорю о человеке.

— Это сумеречный разум, — Василий побледнел от страха. — Знания Даркена Хо.

— Раз уж оно поделилось с тобой этой информацией, почему бы ею не воспользоваться?

— Это не оно со мной поделилось. Это Ицпапалотль открыла для меня сведения, хранимые в памяти Хо.

— Пусть так. Тебе это только на руку.

— Безусловно, мне это интересно. Я всегда удивлялся тому, как древние летописи, земные и эфирные, переплетаются друг с другом. Словно шарады, я разгадывал несостыковки, возникающие из-за разницы в летоисчислениях. И мне казалось, что я занимаюсь благим делом. Проповедуя во многих мирах, я стремился донести до людей мудрость пророчеств, считая себя единственным зрячим среди тысяч слепцов.

— Так оно и было.