Обсидиановая бабочка Ицпапалотль

«Отважный боцман Боб, сложён был словно бог,
А силу как у дьявола имел,
Умел в беде любой смеяться над судьбой,
А плакать не любил и не умел.
Однажды боцман Боб сошёл на берег чтоб,
Припомнить, как гуляют по земле,
Покуда он гулял, промчался грозный шквал,
И шхуна вмиг растаяла во мгле».

Кричали чайки, шумел прибой, шелестели прибрежные кусты. Боцман шёл босиком по тёплому песку и радовался. Только что с его души свалился тяжеленный камень, и теперь он словно летел по воздуху, ничем не обременённый. Этот мир принадлежал ему. И теперь, наконец-то, он может сполна насладиться жизнью.

Миновав домики, Боцман остановился на берегу и, засунув руки в карманы, вальяжно, по-хозяйски окинул панораму берега. Там, где берег слегка изгибался, образуя небольшой заливчик, виднелась фигура женщины в длинном платье и с корзиной в руках. Заметив Боцмана, она остановила на нём взгляд, поставила корзину, медленно стянула с головы косынку, распустив прекрасные, русые волосы, и пошла в его сторону. Всё быстрее и быстрее. А потом побежала, шлёпая ногами по набегающим волнам. Боцман почувствовал, что его сердце стало биться чаще. Он тоже повернулся к ней и пошёл навстречу, мимо сетей и лодок. Как в романтическом фильме. Боцман понял, что влюблён: окончательно и бесповоротно. Дабы продемонстрировать всю глубину своих чувств, он решил, что должен непременно что-то подарить своей будущей половинке, на память об этом прекрасном моменте. Какой-нибудь сувенир: красивый камушек, или ракушку. Но как назло, ничего подходящего ему на глаза не попадалось. Только клетчатый платок в лодке, зацепившийся за весло и трепыхающийся на ветру, словно флаг. Платок был чистым и не рваным. Почему бы не подарить его?

Боцман осторожно отцепил платок от весла, развернул и… Обомлел. Это была арабская куфия Фархада. Женщина продолжала бежать к нему, но теперь Боцман уже не смотрел на неё. Он хмуро сжимал в руках найденную тряпицу. Как он мог забыть о своих друзьях? Почему он так легко от них отступился?

Больше всего на свете Боцману хотелось обрести покой возле семейного очага. Но эта мечта была недосягаемой, пока он не мог простить себя за несправедливое отношение к Андрею. Ведь ему предстояло воспитывать собственных детей. А как он мог их воспитать, если не был способен разобраться в себе самом? Теперь же, когда его боль утихла и он обрёл душевное равновесие, мечта стала доступной и близкой. Осталось лишь протянуть к ней руку. Но окунувшись в собственную мечту, Боцман непроизвольно отвернулся от тех, кто нуждаются в нём.

Чем больше он думал об этом — тем темнее становилось вокруг.

Алик Дементьев.

В палате находилось несколько человек. Они постоянно двигались, перемещались, что-то бормотали. Алик наблюдал за ними, усиленно борясь с разливающейся по телу истомой. Лекарство, которое ему вкололи, медленно, но уверенно распространялось по телу, путая мысли и тормозя сознание. Один из сумасшедших, с лицом покрытым родинками, и бегающими глазами, приблизился к нему и затараторил скороговоркой:

— Еда, еда, нож, еда, нож, нож, нож, нож, еда, нож, нож, еда, еда, нож, еда, нож, еда, еда!

Дементьев отвернулся, делая вид, что тот ему безразличен. Это подействовало. Псих медленно повернулся и пошаркал к зарешёченному окну, продолжая твердить:

— Нож, еда, нож, нож, нож, нож, еда, нож, еда, еда, нож, нож, нож, нож, еда, еда, нож, еда, нож, нож, нож…

— Да заткнись ты, долбанный попугай! Опять завёлся! — крикнул на него другой сумасшедший, ежеминутно встряхивающий голову, словно от удара током.

— Еда, — обиженно ответил сосед и на какое-то время умолк.

— А вы призму летали? — внезапно спросил блуждающий по палате больной. — Пользовались, я вас спрашиваю?! Кар-р! Я — ворона! Кар-р! Кар-р! Ворона — министр!

Дементьев осторожно попытался пошевелиться, проверяя смирительную рубашку на прочность. Сперва казалось, что она затянута добросовестно, но немного поёрзав, Алик начал подозревать, что она поддаётся его движениям, как будто ремни не были закреплены.

— Бухнуть бы, — со вздохом произнёс человек с трясущейся головой. — Эх-х…

— Бухнуть кефир. Сегодня кефир. Там градус. Если пить медленно, он всасывается, — озарённо ответил тощий псих в очках-лупах. — Я вам точно говорю, коллеги! В кефире градус. Потому что математика.

— Хотя бы «Солнцедар»… — не слушал его трясущийся. — «Слёзы Мичурина», Э-эх… Да под закуску.

— Еда, — встрепенулся сумасшедший у окна и, запрыгнув на подоконник, застрочил как пулемёт, — Нож, нож, нож, нож, нож, нож, нож! Еда, еда, нож, еда, нож, нож, нож, нож, еда, нож…

— Упухни! — трясучий кинул в него грязное полотенце, но промахнулся. — Радио.

— Еда, еда, еда, нож, нож, нож, — ответил тот и высунул язык.