Обсидиановая бабочка Ицпапалотль

Доктор пожал плечами, — случаи бывают разные. Порой болезнь длительное время никак себя не проявляет, пока однажды её что-то не спровоцирует. Возможно, сильный стресс, или чрезмерные психологические нагрузки. Такое бывает. Вы главное не переживайте. Мы продолжим курс терапии, и скоро выведем Вас из этого состояния.

— Я всё равно не могу понять, — помотал головой Алик. — Это какая-то ерунда…

— Вы ведь замечали за собой какие-то странности в последнее время, Алик Павлович? — вкрадчиво спросил доктор. — Возможно, вы путали сон и явь. Теряли связь с реальностью. Было такое?

— Не знаю. Может быть, но…

— Вы звонили мне ночью, — доктор перешёл на шёпот. — Говорили про какую-то сбежавшую пациентку. Вы были не в себе.

— Звонил, но это…

— А потом позвонила Ваша супруга. Она была напугана Вашим неадекватным поведением. Когда Вас доставили в клинику, Вы вели себя агрессивно. Не помните?

Алик помотал головой.

— Не беспокойтесь. Всё будет хорошо, — доктор взглянул на часы. — Ох, заболтался я с Вами, чуть на консилиум не опоздал.

После этих слов, он спешно развернулся и, чуть не столкнувшись с дежурным санитаром, поспешил к выходу из палаты. Санитар с заранее приготовленным шприцом, спокойно приблизился к Алику.

— Егор Ильич, подождите! — отчаянно задёргался тот. — Егор Ильич!!!

Фархад.

— Егор Ильич!!!

Голос слышался из дальнего конца коридора. Это был голос Алика. В той стороне, откуда он доносился, распахнулась дверь и из неё вышел седой человек в белом халате. Он бодрым шагом направился по коридору навстречу Фархаду.

— Алик? Алик Дементьев? — держась за стену, спросил тот у приближающегося доктора. — Там лежит Алик Дементьев?

— Вернитесь в палату, голубчик, не нарушайте режим, — с улыбкой ответил пожилой медик, проходя мимо него.

— Шайтан, да что здесь происходит вообще? — выругался Фархад. — Дурдом какой-то.

Голос друга выдернул его из омута сомнений. Он понял, что всё ещё не в реальности. Хотя возможно и в реальности, но в какой-то другой, изменённой. Уж слишком явственно она воспринималась разумом. Иллюзии такими не бывают. Похоже, что Ицпапалотль сотворила нечто пограничное между правдой и вымыслом, сплетя реальный мир с миром грёз. А он, Фархад, плавал в этом переплетении, не имея возможности понять, где пролегает граница. Было очень странно ощущать одновременно иллюзию и реальность. И вновь у него возникла ассоциация со старыми компьютерными играми, где живые актёры были помещены в нарисованные декорации и этот диссонанс бросался в глаза с яркой откровенностью. Фархад понимал, что здесь всё не по-настоящему. Реальны только он и Ицпапалотль. Причём реальны фактически, во плоти и крови.

Алик больше не кричал, зато стали отчётливее различаться приближающиеся голоса его родных.

— Уважаемые?! Кто вас пропустил?! — раздался бас дежурной медсестры.

— Пропустите! Наш сын вышел из комы! — ответил ей голос отца таким тоном, что было понятно, остановить его уже невозможно.

Отцовский голос кольнул Фархада в самую душу. Радость и стыд охватили его, заставив притомозить ненадолго. Он был плохим сыном, плохим братом. Он подавал дурной пример племяннику. Теперь же он может всё исправить. Нужно лишь немного подождать здесь, стоя на месте.

Но как же Алик?

— Скоро всё закончится, — шептала Ицпапалотль, и теперь её речь будто доносилась из-за двери соседней палаты. — Подожди.

— Нет, — Фархад оттолкнулся от стены, и размашисто зашагал дальше. — Да, может я и плохой сын, но я всё ещё хороший друг. Держись, Алик, я иду…

— Куда идёшь? Всё равно не успеешь! — насмехалась бабочка.

«А ведь она права…» Коридор слишком длинный. Палата Алика в самом конце. Напротив неё — выход на лестницу, откуда уже совсем явно слышатся шаги и голоса родных. Фархад прекрасно понимал, что если увидит их, то более не сможет ничего предпринять. Он тут же забудет об Алике, о Боцмане, об «Одалиске», обо всём. Но у него ещё есть время, чтобы заглянуть в соседнюю палату. Резко остановившись, Фархад повернулся к двери и открыл её.

— Нет! — пронзительно взвизгнула Ицпапалотль.

Боцман.

Когда Андрей исчез, Боцман развернулся в другую сторону и вдруг увидел живописный берег моря, вдоль которого возвышались аккуратные домики с соломенными крышами. Сразу за ними начинался пляж. Там виднелись растянутые для просушки рыболовные сети и лодки, перевёрнутые кверху днищами.

Картина буквально источала покой и умиротворение. Казалось, что Боцману более ничего не нужно. Он неспеша побрёл в сторону берега, с удовольствием вдыхая свежесть солёного морского бриза. На окне одного из домиков стоял старый, кассетный магнитофон, проигрывающий песню, записанную на жёванной плёнке: