Обжалованию не подлежит

Был час заката. Солнце, опалив пожаром грани черных туч, смотрело в окна из-за негустых деревьев. В воздухе плавали огненные пылинки. Двери, казалось, вот-вот вспыхнут жарким пламенем.

Зазвенел телефон.

— Говорит Автюхович. Вы свободны?

— Да.

— Зайдите, пожалуйста, ко мне.

— Есть.

Зафар осторожно положил трубку на рычаг телефона, спрятал письмо во внутренний карман пиджака, шагнул в огонь, бушевавший у двери.

— Башорат. Башорат.

Дверь легко подалась вперед. Из коридора в кабинет хлынула полутьма. Зафар вошел в нее и снова, должно быть, машинально повторил имя далекой сотрудницы...

1964 г.

Перед вторым ударом

1

Полковник Розыков вышел из-за стола, пожал капитану Джаббарову руку, горячо сказал:

— Счастливого пути, Касым Гулямович!

— Спасибо, Якуб Розыкович!

— Только чур: не забывай о нас. Пиши сразу, как только приедешь в Москву. Кариму берешь с собой?

— Беру. Она у меня еще нигде не была. Прямо, как дикарка.

Розыков еще раз пожал руку Джаббарову, дошел с ним до двери.

— О работе пока забудь. Отдыхай. Передай Кариме поклон.

Джаббаров вышел из кабинета начальника ОУР и неожиданно почувствовал, что никуда ехать ему не хочется. Домой не пошел — повернул в коридор, чтобы зайти проститься с товарищами.

Азимов радостно улыбнулся, увидев Джаббарова.

— Никак не можешь уйти?

— Не могу, Тимур, — согласился Джаббаров. — Понимаешь, что-то происходит со мной.

— Бывает, — сказал Азимов.

Все, что нужно было решить, они решили вчера. Сегодня Джаббаров зашел в ОУР, чтобы проститься перед дорогой. Зашел на полчаса, да так и задержался до вечера. То ему казалось, что он не все еще объяснил Азимову, который принял у него дела, то, казалось, что начальник отдела не все сказал ему.

Азимов неожиданно хлопнул себя ладонью по лбу:

— Чего же это я молчу? Тебя Карима разыскивала.

— Давно? — забеспокоился Джаббаров. Он словно увидел смуглое тонкое лицо Каримы. — Что она сказала?

— Сказала, чтобы ты не остался ночевать в отделе, — снова улыбнулся Азимов.

Джаббаров улыбнулся тоже:

— Это она скажет.

Он вышел из кабинета.

Вечерело. Над городом розовели легкие тучи. Дул теплый ветер. По улицам тесным потоком шли автомашины — наступал час пик. На троллейбусной остановке толпились люди.

— Привет стражу порядка! — обратился к Джаббарову мужчина лет сорока, встав на его пути.

Джаббаров поднял голову:

— Здравствуйте.

— Ты что? Не узнал меня? Это же я! Колька Крась! Узнал?

— Узнал!

Джаббаров в самом деле узнал мужчину. Это был медвежатник Николай Красов. В свое время он попортил немало крови оперативникам города. Его поймали с поличным и привлекли к уголовной ответственности.

— Узнал? Молодец! Может, посидим где-нибудь? А? Покалякаем о том о сем.

Джаббаров посмотрел на приближающийся троллейбус, увидел нужный номер, однако с места не сдвинулся, перевел взгляд на Красова, открывающего пачку сигарет.

— Когда вышел?

— В январе.

— Работаешь?

— Подожду. Куда торопиться? Впереди вечность. Успею: намылю холку. Может, посидим все-таки? У меня сегодня питейное настроение. Не пожалеешь, клянусь! Кого-нибудь ловишь?

— Ловлю. У меня должность такая, — усмехнулся Джаббаров. Он проводил взглядом еще один троллейбус. — Прописался?

— Прописался. Не беспокойся. Береженого бог бережет. Зачем рисковать зря? Ты все в лейтенантах?

— В лейтенантах.

— Что же так? Плохо борешься с нашим братом? Поднатужься.

Красов скривил губы, покачался на тонких ногах и, запустив руки в карманы, зашагал по тротуару в сторону Урды.

Джаббаров вспомнил о своем «подопечном» Иване Рябцеве, пропустил очередной троллейбус и тоже зашагал по тротуару — только в другую сторону, к скверу Революции.

Рябцев жил в двухкомнатной квартире на улице Карла Маркса. Он обрадовался, увидев Джаббарова, усадил на диван, заходил по комнате, не скрывая волнения. Обрадовалась и жена Рябцева. Она тут же ушла на кухню, чтобы поставить чайник на газовую плиту и приготовить ужин.

— По гроб жизни не забуду вашу помощь, Касым Гулямович, — сказал Рябцев.

Джаббаров тоже величал бывшего карманника по имени-отчеству, говорил, что у него все лучшее еще впереди и что он еще сослужит добрую службу народу.

Жена Рябцева была другого склада. Она пренебрегала «выканьем» и смеялась над «излишней вежливостью» двух «вполне взрослых мужчин», замечая нередко с любовью:

— Чумовые вы, ей-богу, чумовые!

Не нашлось у нее других слов и сегодня.

— Ты, Настасья Ивановна, помалкивай, — притворно-грозно предупредил Рябцев. — У нас с Касымом Гулямовичем — особые отношения. Тебе, по твоей бабьей натуре, этого сроду не понять.

— Где уж мне понять. Только ты у меня можешь все понять. Министр!

— Ладно тебе.

Джаббаров невольно вспомнил время, когда впервые встретился с Рябцевым. Тогда это был другой человек: замкнутый, ненавидящий всех, кто пытался учить его уму-разуму. Он не стыдился ни крепких слов, ни плохих поступков. Мир представлялся ему скопищем бездельников и болтунов. Особенно озлобляли его встречи с работниками кадров, которые не принимали его на работу, узнав, что он вышел из заключения.

— Бюрократы! Заелись! Так вашу!..

Джаббаров сердился: