Очень храбрый человек

Арман заметил, что рука, лежащая на сердце, сжалась в кулак. Но не плотный. Не из-за боли. По крайней мере, не из-за физической боли. Возможно, его сердце, все эти дни скованное страданиями, при известии о неминуемом аресте Карла Трейси наконец вернулось к жизни.

– Я знаю, что вы меня не обманываете, Арман, но мне нужно услышать это еще раз. Вы арестуете его. За то, что он совершил.

– Да. Мы со старшим инспектором Бовуаром отправимся к нему в течение часа. Вы свободны, но, Омер, – он впервые обратился к этому человеку по имени, – я бы хотел, чтобы агент Клутье отвезла вас в Три Сосны.

– Чтобы забрать мои вещи.

– Нет. Чтобы остаться у нас. Всего на несколько дней. Вам нельзя быть одному.

– Нет. Я хочу домой. Я должен быть с… – Он сделал неопределенный жест. – Один.

Арман знал, что чувствовал бы нечто подобное, если бы Анни… Если бы Рейн-Мари… Если бы Даниель…

Это был инстинкт. Тяжелораненое животное отползает в сторону, чтобы остаться одному. Зализать раны. Или умереть, если раны слишком глубоки.

Карл Трейси убил дочь. Гамаш пообещал себе не позволить Трейси убить и отца.

– Вам не обязательно общаться с кем-то, но вы не должны оставаться в одиночестве. – Арман подался вперед, легонько прикоснулся к руке Омера и прошептал: – Пожалуйста.

Он увидел, что агент Клутье немного ощетинилась. Наверное, ей не нравилось, что кто-то другой, а не она утешает Омера.

Но Гамаш потому и попросил ее отвезти Омера в Три Сосны, чтобы тот побыл в обществе человека, которого он знает и которому доверяет. С кем ему спокойно. Может быть, им обоим требовалось некое связующее общение.

– И я смогу уехать от вас, когда захочу? – спросил Омер. – Уехать домой?

– Да, конечно, – ответил Арман. – Лизетт побудет с вами, пока я не приеду.

Присутствие Лизетт служило нескольким целям: составить компанию Омеру, удержать его в Трех Соснах и обеспечить безопасность Рейн-Мари. Арман сомневался, что Омер опять ударит ее, но рисковать не хотел.

– Вы его арестуете?

Этот вопрос прозвучал в третий раз, и Арман в третий раз сказал «да». И он был рад повторять это весь день до самой ночи.

Да. Да. Карл Трейси предстанет перед судьей и присяжными за то, что он сделал с Вивьен. Карл Трейси до конца жизни просидит в тюрьме.

– И он будет приговорен. Вы обещаете?

Гамаш немного помедлил:

– У нас есть еще одна улика, которая ставит точку. Свидетельские показания.

Годен широко раскрыл глаза от удивления:

– Кто-то был там? Видел, что случилось?

– Нет. Свидетелей мы не нашли. Впрочем, у таких происшествий редко бывают свидетели. Дело строится на уликах. И у нас их хватает. Но эта последняя гарантирует приговор.

– Вы обещаете?

Отец Анни встал и протянул руку отцу Вивьен:

– Обещаю.

Омер пожал протянутую руку и слегка поклонился. Арман сделал то же самое. Их лбы чуть соприкоснулись.

Какое-то время они оставались в таком положении, закрыв глаза.

Наконец Омер выпрямился, перевел дыхание и отер лицо рукавом:

– Извините. Салфетки кончились.

– Держи, – сказала Лизетт, протягивая Омеру коробку, взятую на одном из столов.

Омер взял салфетку, даже не замечая, кто ее предложил:

– Merci.

– Готовы? – спросил Арман.

Омер высморкался, потом нагнулся, чтобы поднять скомканные салфетки, упавшие на пол.

– Оставьте их, – сказал Арман.

Но Омер не хотел, не мог оставлять грязь, чтобы кто-то другой за ним убирал.

Глава двадцать девятая

Жан Ги Бовуар сидел за рулем машины без опознавательных знаков.

По традиции старшему офицеру полагалось занимать пассажирское сиденье. Но Бовуар не мог заставить себя сделать это, если ехал вместе с Гамашем. Кроме одного случая, когда он устал настолько, что не мог вести машину.

Сейчас они сидели бок о бок, как делали это много раз за последние годы. Наблюдали за домом подозреваемого в убийстве. Ждали сообщения от Лакост. Ждали, когда можно будет дать команду начинать.

– Что значит – вы остаетесь на ночь? – вопросила Клара.

– Сожалею, но мой рейс из Берлингтона в Нью-Йорк отменен, – ответила Доминика Оддли.

Она не сказала, что сама отменила свой вылет. И уже поговорила с большим и толстым геем о номере с завтраком в их гостинице.

Если гостиница окажется похожей на бистро, а на вкус будет как пекарня, то Доминика и вправду может остаться здесь навсегда. Она не сказала об этом Кларе. У бедной женщины и без того был такой вид, словно у нее горят волосы на голове.

– А вы не можете переночевать в Берлингтоне? – спросила Клара, повышая голос. – Поближе к аэропорту?

– Слишком поздно, – сказал Габри, вложив ключ в руку Доминики. – Она уже зарезервировала номер. Баскийский номер.

– С каких это пор ты стал давать номерам названия? – прошипела Клара.

– С момента появления нашей гостьи, – беззастенчиво ответил Габри. – А если не будешь вежливой, то мы назовем общий туалет Туалетом Клары Морроу.

– Ты ведь знаешь, что она запостила только что о моих работах, – сказала Клара, глядя на Рут и Мирну, которые уселись возле камина рядом с художественным критиком.

Рейн-Мари ушла домой, ощущая необходимость принять душ после просмотра этих гнусных видео.