Очень храбрый человек

Он держался подальше от Трех Сосен, не желая видеть Рут. Не желая говорить слова, вернуть которые будет невозможно. Он знал, что старуха сделала это из лучших побуждений. Но, по своему обыкновению, умудрилась при этом нанести рану.

И рану глубокую.

Перед началом судебного заседания Бовуар отвел отца Вивьен в сторону и сказал:

– Это не займет много времени. Судья спросит Трейси, признает ли он свою вину.

– И что он ответит?

– Я думаю, он скажет, что невиновен.

Бовуар ждал вспышку, но таковой не последовало. За последние двенадцать часов месье Годен сумел обуздать свои эмоции. Хотя было понятно, что далось ему это нелегко.

Накануне вечером Гамаш подготовил Годена, насколько это возможно, к сегодняшним судебным слушаниям.

Приведут Карла Трейси. Он сядет на расстоянии от них, но Годен его наверняка увидит.

– Вы сможете себя контролировать? – спросил Гамаш.

– Думаю, да.

Гамаш помолчал, прежде чем продолжить:

– Если думаете, что не получится, то вам лучше остаться здесь. Если вы проявите несдержанность, вас просто выкинут из зала суда. Это не пойдет на пользу ни вам, ни делу.

Омер смотрел в огонь, зачарованный пляской язычков пламени. У камина в этот час их было двое, не считая пса Фреда.

Перед этим они поели в кухне вместе с Рейн-Мари и Лизетт Клутье. Еда была простая: чечевичный суп с толстыми ломтями хлеба, теплого, только что из духовки, и сыр.

Омер с трудом съел несколько ложек супа и кусок хлеба с топленым маслом.

Теперь они сидели вдвоем в уютной комнате, с кофе и тарелкой шоколадного печенья, к которому никто не прикоснулся. Рейн-Мари легла спать. Анри и Грейси последовали за ней. Агент Клутье уехала в Монреаль.

– Я буду себя контролировать, – пообещал Омер.

Гамаш внимательно взглянул на него. И кивнул. Он не был абсолютно уверен, что Годен это сделает или что это вообще возможно. Но он знал также, что нет способа помешать отцу Вивьен присутствовать при предъявлении Карлу Трейси обвинения в убийстве Вивьен.

Омер должен был увидеть убийцу дочери.

Они проговорили допоздна. О Вивьен. О ее матери. Обо всем, кроме того, что случилось.

Наконец в два часа ночи Годен замолчал. Через несколько минут он встал:

– Пожалуй, я пойду спать. – Он посмотрел на Армана. – У меня никогда не было брата. И даже близкого друга. Я знаю многих парней, но ни с кем из них я не говорил по-настоящему. Сейчас я спрашиваю себя почему. – Он сделал паузу и собрался с силами, перед тем как признаться: – Это очень помогло.

– Я рад.

Гамаш спал чутко, прислушиваясь к беспокойным шагам за стеной. Но в конце концов Омер заснул, и в половине седьмого, когда Гамаш пришел его будить, он крепко спал.

– Кофе и завтрак, если хотите, – сказал Арман, просунув дверь в голову и увидев сонного Омера. – А потом нам нужно ехать.

И теперь они сидели в зале суда. Раннеапрельское утреннее солнце пробивалось сквозь грязные окна.

Омер провел дрожащими руками по коротким седым волосам и дернулся, когда слева послышался звук шагов. Дверь открылась.

Он схватил Армана за руку, как пассажир обреченного самолета хватается за руку соседа.

Гамаш повернулся вместе с ним, вместе со всеми остальными в зале, и увидел, как вводят Карла Трейси в наручниках.

Омер поднялся на ноги и замер, лицо его окаменело, руки сжались в кулаки. Он вперился взглядом в своего бывшего зятя, мысленно приказывая Трейси посмотреть в его сторону.

Но Трейси не посмотрел.

Поза Омера была такой сдержанной, такой благородной, такой стоической, что это поразило Гамаша в самое сердце.

Он тоже встал рядом с Омером. К ним присоединились и другие, когда бейлиф объявил:

– Тишина. Прошу всех встать. Начинается заседание высокого суда под председательством достопочтенной Каролин Пеллетье.

Вошла судья в черной мантии. По ее знаку все в зале сели. Кроме Годена.

– Омер, – прошептал Гамаш, приподнявшись и легонько потянув его за рукав.

Годен вышел из своего состояния, близкого к трансу, и сел. Однако он продолжал негодующе смотреть на Трейси.

Все шорохи в зале стихли, когда судья Пеллетье подготовилась к слушанию. И наступила тишина. Которая длилась. И длилась.

На лице Гамаша не отразилось никаких эмоций, но он насторожился. Встревожился. Эта длительная пауза была необычной.

Он знал судью. Она была строгой. Здравомыслящей. Никакого панибратства, никакого компанейства. Судья Пеллетье не допускала никаких неформальностей и никаких отклонений от правил или толкования закона.

По мнению Гамаша, она была выдающимся юристом.

Но теперь она сидела и перебирала свои бумаги, вместо того чтобы делать то, что должна была сделать: прочесть обвинение и спросить у обвиняемого, есть ли у него возражения.

Такова была традиция. Рутина. Нечто привычное и постоянное. Ясное и простое.

Трейси будет возвращен под стражу до суда. Уведен. И на этом поставлена точка.

Вот только…

Краем глаза Гамаш увидел, как заерзал на своем стуле Бовуар. Прокурор пристально смотрел на судью.

Бовуар повернулся на стуле и произнес одними губами: «Что происходит?»

Что-то точно происходило. Что-то было не так.

Судья Каролин Пеллетье оглядела зал заседаний.