Ода на рассвете

Их барин послал его и его друга отвести ларец с чем-то очень ценным другому дворянину. (Я разрешу себе называть их своими именами, чтобы дать ясность этой картине.) Моего постояльца звали Иваном, товарища его — Петром.

Петру барин очень доверял, очень ценил его прямоту и честность. Петр жил возле барина не скудно. Ивану же не досталось ни того, ни другого. Он допустил зависть в своё сердце. Она его мучила.

Леонид насторожился. На его лице вместо раздражительности, появилась чистая заинтересованность.

— И вот, случай. Они с барским наказом едут вместе. Отъехали достаточно далеко. Иван знал, что в ларце что-то ценное. Он знал, что этого ему хватит на безбедную жизнь до самой могилы.

Они ехали через лес. Правил лошадью Пётр, и Иван воспользовался этим. Он дождался момента и столкнул Петра с козел. Тот с криком упал под колёса, стукнувшись головой о камень. В то время Иван сам не понимал, что делает. Он остановил лошадь и кинулся к ларцу. В судорожной спешке он раскрыл его, но все его ожидания не оправдались ни на йоту. Иван полностью обрыл ларец, тряс его, пытался разобрать дно. Всё же кроме какой-то книги и записки он ничего не нашёл.

Только после такого разочарования осознание стало одолевать его. Сам того не понимая, он всё сложил обратно, положил в суму и бежал. Бежал куда глаза глядят.

Неизвестно сколько и как он так брел, но, когда пришел в первое селение, книгу и ларец продал купцу. Тот оценил товар по достоинству. Ларец оказался дорогим, ручной работы, а книга — Библией. Так мне рассказывал Иван.

Получил он деньги и пропил всё и сразу.

Потом мы его нашли в поле.

«Хоть бы кто-то меня простил», — говорил он мне тогда.

Человек хотел прощения, но прощение никто ему не давал. Истомился он вовсе. Грех не допускал покоя. Я пытался что-то донести ему, но это было бессмысленно.

На следующий день его нашли на дереве… повешенным.

Было тяжело нам всем.

Леонид неожиданно встал и ушел.

— Да… Прощение- это вода исцеляющая и елей для ран, — сделал вывод барон.

Разговор о Боге, вере, пролитой крови Иисуса Христа и дарованной Им свободе продолжался. К нему присоединилась Елизавета. Панек задавал вопросы.

Барон заметил, что одного из почетных гостей нет долго на его месте, и решил во что бы то ни стало исправить это.

Садовский вышел за табор. Всунув руки в широкие карманы мужицких штанов, он тоскливо и сурово смотрел на лошадей, недостижимый темный горизонт и бордово-фиолетовое небо.

— Пресловутое моховское сокровище! — Леонид сплюнул свою злость на землю. — Будь оно проклято! … — поток его негодования прервался, не успев толком начаться. Третьим глазом он почуял лишние уши, и не ошибся.

— Ты, друг мой, совсем другой, не такой как твоя семья, — заметил цыган, прошедши к Леониду.

— Да, я другой, — согласился тот, меньше всего желая беседовать с кем-либо.

— У меня, дорогой мой, такое впечатление, что тебя что-то беспокоит, что лежит что-то на тебе тяжелым камнем… Ты хочешь прощения, но тебе нужно научиться прощать.

Леонид молчал.

Барон выждал паузу и сказал:

— Ты так и не рассказал мне кто вы и откуда.

Командир смотрел прямо вперед. Он мягко заскрежетал зубами, но все же обернулся к цыгану и ответил:

— Мы из-под Москвы. Едем к родственникам на север. Зовут меня Тихоном.

— А домашних твоих? — указал барон на табор, где за шатрами между пирующими, освещенными огнем костров, Леонид увидел своих соратников.

У Садовского проскользнуло подозрение: не проверка ли? Что бы это ни было, он решил говорить всё как есть на самом деле, то есть ложь.

— Хорошая у тебя семья, — сказал цыган. — Крепкая. И жена у тебя очень красивая и очень правильная. Такое сокровище ещё поискать надо.

Леонид остановил свой взгляд на Лизе. Барон оказался прав. Среди пестроты и гама она была одна, тихая и неприметная, но в ней была такая сила и такая непоколебимость, что, казалось, не найдется ничего, что бы могло не преклониться перед ней.

— И всё же ты грустен. Почему? — продолжал барон.

Леонид опомнился.

— История твоя так опечалила меня. Подлинны ли имена в ней?

— Да-с. Я позволил себе это.

— Хотел я когда-то встретиться с этим Иваном. Как видно, встреча уже без надобности, — с досадой признался Тихон.

— Очевидно, так оно и должно было быть… Давай отгоним все печали и пойдем веселиться вместе с молодыми! — пригласил цыган вернуться.

— Что же есть красота? — спросил барон у своих дорогих гостей, в очередной раз отметив прелесть своей невестки.

— Все творения Божии- слава и красота,16— сказала Лиза.

— Очень точно сказано.

— В человеке же важна не столько красота внешняя, сколько внутренняя, — добавил Роман. — Так говорит Библия: "Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом."17

Барон все слова взвесил и впитал. Он снова взглянул на Шофранку и снова ее облюбовал, но теперь более тихо и смиренно: