Ода на рассвете

Леонид вдруг поймал себя на том, что довольно-таки долго наблюдает за ней и даже чему-то восторгается. В изношенном домотканом сарафане, в выцветшем платке она должна походить на глупого и ошпаренного котенка. Но нет! Она сильная. Какая же она сильная! (Роман тоже был не промах, но он мужик, и он старший брат. Это было ему к лицу. Но Лиза…) Садовский эту силу ощутил и испугался. Он чувствовал это и раньше. Где-то в глубине души зародилась искорка страха, самого подлинного страха. Более того он боялся, что эта искорка вызовет в нем настоящий пожар, поэтому боролся и тушил ее, как только мог. Леонид понимал, что сама Лиза ему не страшна. Страшно нечто большее, что стоит за ней и живёт в ней. С этим самим и стоит воевать, если не хочется быть униженным и поражённым. Садовский с усилием отвёл глаза от Лизы и сына. Пора переключиться. Я не проиграю. Я одержу победу.

— Нравиться мне очень это место, — снова начала разговор еврейка после неловкой паузы. Она давно пересела на скамью и переняла вожжи. — Так приветливо и радостно! Вон за тем лесочком, — указала она в даль, — деревня, где живёт моя сестра. Мне жаль, что не могу больше вас подвезти… и, если говорите, что вам дальше нужно, то у той сосенки, что торчит на холме, нам придется расстаться… Может в гости заглянете?

— Мы и так злоупотребляем вашей добротой. Спасибо вам сердечное и за это, — ответила Марья Петровна, положив руку на грудь.

— Ну, если что, заглядывайте. Вдруг передумаете по дороге. Нас в деревне все знают. Только спросите, где жиды живут, так вам и ответят, и покажут.

— Благодарствуем, добрая вы наша.

— Кстати, а вон здесь, — махнула женщина в сторону посадки, мимо которой они проезжали, — монастырь стоял. Мощный такой, деревянный. Сейчас, конечно, его нет, — понизила она голос, — но раньше он привлекал в себе много православных с самых разных городов и сел России. Даже сейчас сюда тайком ходят послужить монахи, паломники и прочий люд, который считает это место священным.

Любопытный взгляд Саши сразу же был прикован к этому таинственному месту.

— Мне кажется, что там и сейчас кто-то есть. Правда есть, — начал присматриваться мальчик. — Лизонька, посмотри, есть же! Ходит кто-то.

Это привлекло всех путников. Среди зарослей молодняка шевелилось что-то темное и сгорбленное. Еврейка остановила лошадь и встала, пытаясь лучше разглядеть существо.

Ответ на загадку не заставил себя долго ждать. Из этой посадки вышла монахиня- старая сморщенная бабка в черном подряснике и апостольнике до пояса. С краев одежды свисали растороченные нитки, а местами черный цвет менялся на выцветший серый. Старуха шла, перебирая дряблым пальцами такие же дряблые чётки, с лицом невыносимой скорби. Она шла, совсем не замечая наших героев, хотя их нельзя было не заметить на расстоянии пяти шагов. Тем не менее, все было так.

— Господи, помилуй. Господи, помилуй, — мурчала она в свой апостольник, временами быстрее, временами потише перекручивая чётки. — Господи, помилуй…

— Здравствуйте, бабушка! — поздоровались с ней еврейка, чтобы обратить на себя внимание. — Помочь вам? Может подвести? Вы живёте где-то поблизости?

— Ничем мне уже не поможешь, — без какого-либо вдохновения ответила монахиня, также продолжая идти, — и довозить меня некуда. Нет ни кола, ни двора. Господи, помилуй, — она подняла сухие глаза к небу и медленно перекрестилась. — Мы не от мира сего. Я- странница и путница. Нет мне пристанища на этой земле. Землянку наш батюшка выкопал, там и молимся перед единой Матерью Божией, — старушка говорила это как выученную наизусть молитву. Беленкиным и еврейке показалось, что она разговаривает теперь совсем не с ними. — Все уничтожено, все забрали. Святыни забрали, храм Божий посрамили, иконы сожгли, монастырь наш светлый разрушили. Одно утешение у меня- моление: «Господи, помилуй!», да крестное знаменье. Храню это как зеницу ока и никому не отдам.

Еврейка потянула вожжи, чтобы лошадь шла в ногу с монахиней. Не красиво вот так вот оставлять человека.

— Это хорошо, что вы имеете утешение, — вступил Роман. Он прекрасно понимал, о чем она. — Но делитесь ли вы с ним с другими людьми? Столько народу сейчас нуждается в нем. Стоит ли это так хранить? Правильно ли не делиться им?

— Люди жестоковыйные, себялюбивые. Нет, не нужно бросать перлы перед свиньями.

— Вы прячете ваш свет?

Монахиня впервые на секунду взглянула на них. Лицо ее было типичным лицом старухи, прожившей хороший кусок столетия, но отличало его большая родинка на щеке:

— Не прячу, но храню от этого мира, дабы он, хоть и слаб, не погас. Монастырь- вот, где можно было спастись, вот, где можно схорониться.

— Все мы- последователи Христа. Но делаем ли мы так, как Он?

— Он был сильным, совершенным человеком. Куда нам грешным и беспомощным?

— Бабушка, может вы сядете с нами? Тяжело ведь вам…

Монахиня упрямо отказалась.

— Он дал нам поручение, — продолжил Роман, поняв, что она принципиально не воспользуется этим благом человечества. — Помните ли вы притчу о талантах? Как мы поступаем: увеличиваем их или закапываем в землю?