Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России

Женщины занимали заметное место как в культурных представлениях о колдовстве, так и в реально зафиксированных случаях. Мужчины-колдуны в системе верований русской и украинской деревни конца XIX века действительно существовали, но более 70% обвиняемых в колдовстве в период с 1861 по 1917 год составляли женщины. Хотя крестьяне физически нападали, иногда со смертельным исходом, на каждого второго человека, которого они считали колдуном, относительно мужчин они не предпринимали массовых дознаний с целью определить, были ли среди них колдуны, как это делали с женщинами. Все женщины считались потенциальными ведьмами, хорошо скрывающими свои силы. Такая феминизация магии отражает набирающую обороты идею о потенциальной опасности женской индивидуальности и необузданной сексуальности для патриархального мира. Зависимость пожилых женщин от семей и общества в вопросах пропитания и крова, доступность которых, по мнению крестьян, к концу XIX века все более сокращалась, увеличивало количество обвинений в зловредном колдовстве в их адрес. Наконец, сами женщины чаще, чем мужчины, считали себя жертвами злых чар, порчи и колдовства. И чаще всего в наложении чар они обвиняли других женщин. Обвиняемые в колдовстве, становившиеся жертвами народной расправы, будь то женщины или мужчины, как правило, были наиболее слабыми членами своих общин или нищими незнакомцами, а нападавшие на предполагаемых ведьм были сильнее, чем гипотетическая магия их жертв.

В силу того, что часть территории Украины находилась в свое время под властью Польши, в верованиях украинских крестьян не могли не отразиться некоторые элементы европейских представлений о колдовстве XVI–XVII веков. Богатые предания украинских и русских крестьян в последние десятилетия царской России свидетельствуют о культурном заимствовании европейских традиций: шабаш ведьм, вероотступничество и общая демонизация зла, которую образованная элита в свое время добавила к народным верованиям европейских крестьян в стремлении создать более рациональный религиозный и политический порядок[305]. Эта устная культура также была несколько преобразована представителями российской и украинской элиты, которые отправлялись в деревни изучать крестьян, опираясь на свои предвзятые представления об этих крестьянах. Вопросы, которые этнографы и врачи задавали подопечным, проистекали из их знакомства с западноевропейскими работами по колдовству. Упоминания о шабашах ведьм, например, могли исходить не от самих крестьян, а от этнографов, что объясняет, почему крестьяне не всегда имели представление об идеях, которые им ошибочно приписывали. Сообщая о своих недугах разным собеседникам, крестьяне могли варьировать свои объяснения в соответствии с ожиданиями. Например, русские крестьяне не возражали поговорить с этнографами о человеческом источнике несчастий, но в то же время подчеркнули бы демоническую сторону одержимости, обращаясь к священнику или монаху для изгнания терзающих их бесов. Добраться до истинного крестьянского менталитета – трудная задача, поскольку все данные искажены из‐за предубеждений исследователей, а также попыток крестьян подстроиться под ожидания.

Этнографические материалы XIX – начала XX века позволяют предположить, что русские и украинские крестьяне не делали различий между ведьмами и колдунами. В отличие от африканских племенных обществ, они объединяли «врожденные психические способности» ведьмы со способностями жреца причинять вред другим при помощи вредоносных зелий и заклинаний[306]. В речи крестьян (или, по крайней мере, у образованной элиты при описании верований крестьян) термины «ведьма»/«відьма» (на русском и украинском языках соответственно) и «колдунья» были взаимозаменяемы с явным предпочтением последнего, но мужчин с соответствующими способностями называли «колдунами». В конечном счете любой в деревне и за ее пределами мог оказаться колдуном. Обвинение человека в причастности к колдовству не обеспечивало обвинителю иммунитета от подозрений того же рода при других обстоятельствах.

В то же время более уязвимыми для обвинений в колдовстве и злом умысле в украинских и российских селах были целители. Согласно этнографическим данным, русские крестьяне XIX века среди прочего иногда называли ведьму или колдуна «знахарем/знахаркой», «лекарем/лекаркой», «шептуном/шептуньей» или «заговорником[307]. Украинские крестьяне в Харьковской губернии также путали ведьм и колдунов со знахарями, предполагая, что существует тонкая грань между черной и белой магией – магией при помощи злых духов и без нее[308]. Поскольку крестьяне считали, что болезнь имела сверхъестественные причины, они искали тех, кто имел доступ к сверхъестественному.