Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России

Европейская часть России конца XIX века претерпевала огромные изменения в результате быстрого роста населения и нехватки земли, экономических трудностей, вызванных периодическим голодом, и увеличения количества несельскохозяйственной рабочей силы. Хотя в российской историографии продолжаются споры об уровне жизни крестьян, очевидно, что деревня находилась в постоянном движении[364]. На пути к торговым сельскохозяйственным предприятиям, фабричным и шахтерским городкам и городам, где они надеялись найти работу для дополнения доходов от сельского хозяйства, крестьяне переезжали из деревни в деревню в поисках временного жилья и средств к существованию. Сотни тысяч крестьян занимались попрошайничеством, некоторые на профессиональной основе. Согласно переписи 1897 года, данные которой скорее занижены, более 400 тысяч человек идентифицировали себя как нищих, а еще 100 тысяч обращались за помощью в благотворительные учреждения империи[365]. В сельской местности это означало, что крестьяне столкнулись с тем, что к их ресурсам все чаще обращались как местные бедняки, так и стучащиеся в дома чужаки. В 1890 году корреспондент, писавший о крестьянской жизни на Русском Севере, заметил, что крестьянка, оставшись одна, боялась оказать гостеприимство незнакомцу, даже если этот незнакомец был женщиной[366].

Растущие запросы на подаяния и приют бросили вызов как православной идее о помощи всем, кто просит хлеба во имя Христа, так и деревенским представлениям о взаимопомощи. Обвинив в колдовстве людей, которым они отказывали в помощи, русские и украинские крестьяне могли успокоить собственное чувство вины. Как писал Алан Макфарлейн в исследовании Англии раннего Нового времени, «обвинение в колдовстве было умным способом обратить вину вспять, перенести ее с того, кто, согласно старым стандартам, не справился со своими социальными обязательствами, на того, кто заставил его потерпеть неудачу»[367]. В то же время жители деревни, становившиеся нищими, ставили себя вне общества, бросая вызов естественным ожиданиям общины, заключенным в хорошо разработанных формах взаимопомощи[368]. Они по-прежнему ожидали помощи от более зажиточных соседей, но больше не чувствовали себя обязанным сделать что-то в ответ. Поставленные в унизительное положение своим попрошайничеством, обнищавшие крестьяне могли начать угрожать своим соседям, произнося еще более красочные проклятия, когда им указывали на дверь. Соседи впоследствии списывали на такие проклятия любые болезни или несчастья, которые в их сознании были насланы ведьмой или колдуном. И тут снова пригождался культурный образ ведьмы, чтобы еще больше убедить жертв колдовства в том, что они поступали правильно, отказываясь подавать милостыню, и что им нужно противостоять козням ведьм, прежде чем случится большая беда. Лица, подозреваемые в колдовстве, не обязательно должны были обладать какими-либо стереотипными физическими характеристиками ведьм; их действия трактовались как достаточное доказательство их сущности.

Из 80 обвинений в колдовстве, выбранных для этого исследования, 11% касались тех, кого называли бедняками, странниками и незнакомцами. Проекция вины на нищего очевидна в случае, произошедшем в 1879 году в новгородском селе Врачеве. Жители села заживо сожгли 50-летнюю Аграфену Игнатьеву (Грушку, как называли ее крестьяне), нищую солдатку, посчитав, что она колдунья. Впервые Аграфену заподозрили в колдовстве на Крещение в тот год, когда в семье Кузьминых заболела дочь – как раз после того, как семья отказалась дать милостыню Игнатьевой. Во время судорожных припадков дочь Кузьминых кричала, что ее околдовала Грушка. Две другие заболевшие женщины, одна из Врачева и одна из соседнего Передникова, также обвинили в своем недуге солдатку. Одна из этих женщин впоследствии умерла. Когда сестра погибшей, Екатерина Иванова Зайцева, заболела после того, как запретила сыну рубить дрова для Грушки, муж заболевшей стал умолять односельчан спасти его жену от нищей ведьмы. Крестьяне заперли Игнатьеву в ее избе, заколотили окна и подожгли. Свидетелями убийства стали около двухсот крестьян из Врачева и Передникова[369].