Одежда ныряльщика лежит пуста

Ты проходишь роль, без запинки подавая реплики. Маленькие сестры нежно тебя обнимают. Мать Карима с ног до головы одета в черное, она охвачена скорбью и ведет себя грубо. На секунду забыв, что это игра, ты принимаешь ее холодность на свой счет. Потом она представляет тебя лучшему другу Карима, и он кажется тебе привлекательным, хотя двумя минутами раньше, во время предварительного прогона с выключенными камерами, ты не нашла в нем ничего особенного. Сначала тебе кажется, что дело в освещении. Но потом ты решаешь, что все изменила команда «Мотор!».

Ты отвлекаешься и забываешь нужную реплику с мизансценой. Ты должна была уже сидеть за обеденным столом. Режиссер выкрикивает слово, которое просто обязано означать «Стоп!».

– У вас есть вопросы, или нам попробовать еще раз?

– Давайте попробуем еще раз.

Во второй раз все получается. Ты с легкостью движешься с места на место. Чувствуя, как тебя захватывает внешний ритм, ты вспоминаешь ныряние. Тебе нравилось нырять, потому что для этого не требовалось думать, твое тело само знало, что делать.

Вы проходите сцену в третий раз, и ты чувствуешь, как волшебство рассеивается – отчасти потому, что оператор экспериментирует с наездом камеры, и для актеров его маневр оказывается слишком внезапным, слишком близким, слишком насильственным. Должно быть, режиссер тоже это почувствовал. Он просит всех вернуться к способу, которым снимался второй дубль. Тебе это известно, потому что прямо перед тем, как скомандовать «Мотор!», он обращается к тебе: «Для тех из вас, кто не говорит по-арабски, мы возвращаемся к тому, что было раньше».

«Возвращаемся к тому, что было раньше», – думаешь ты про себя. Ты уверена, что в своей собственной жизни никогда не выберешь такой путь.

После четвертого дубля со сценой покончено. До появления на площадке знаменитой американской актрисы еще несколько часов. Ты ждешь. Смотришь, как другие передвигают оборудование, едят и делают вид, что заняты делом. Впервые в жизни ты жалеешь, что не куришь, и заранее готова принять сигарету, если тебе ее предложат. Но никто не предлагает.

Бар с закусками возбуждает аппетит. Он состоит из больших банок с разноцветными конфетами и подноса с нарезанными кружками апельсинами. Ты кладешь на маленькую тарелку несколько кружков апельсина и горку лакричных палочек, становишься в угол и съедаешь больше, чем требуется. Тебе не с кем поговорить и некуда деться.

Наконец появляется знаменитая американская актриса. Она здоровается с тобой мельком, словно вы едва знакомы. На мгновение тебе становится грустно, но потом ты напоминаешь себе, что она пришла работать, что для нее это очень серьезно. Она не может заботиться о чувствах всех и каждого, особенно о твоих. Ее представляют сестрам, которые, пожимая ей руку, расцветают улыбками, а потом – актеру, играющему друга Карима, который изо всех сил старается не подать виду, под каким он впечатлением, но его сопротивление доказывает, что он уже ослеплен.

Ты наблюдаешь, как знаменитая американская актриса проходит сцену, которую ты сама только что репетировала, и видишь все свои ошибки и промахи. Ты притворялась Марией, она же вживается в нее. Ты смотришь, как режиссер снимает три дубля и говорит ей: «Отлично!»

Ты счастлива за знаменитую американскую актрису, счастлива за сам фильм. У тебя нет права на подобное собственническое отношение, ведь ты отработала всего ничего, но ты чувствуешь, что уже сыграла важную роль.

Татуированный парень что-то орет по-арабски. Потом переводит. «Весь персонал может идти обедать в палатку», – обращается он к тебе.

Съемочную группу и актеров просят быть потише. Вам напоминают, что это жилой район. В темноте вы все, медленно и неуклюже, как коровы, двигаетесь вниз по улице к палатке, установленной у подножия маленького холма.

На ужин рис, салат и тушеные овощи. Шведский стол. Ты усаживаешься рядом с женщиной, ответственной за реквизит, и еще одной, помощником режиссера по сценарию. Обе молоды, обе – выпускницы киношколы в Марокко. Вы втроем десять минут беседуете по-английски, а потом они переходят на арабский. Ты переключаешь внимание на еду. Ты не знала, что на съемочных площадках приходится столько сидеть без дела и ждать.

В следующей сцене Мария сидит в постели, читая книгу. Ты возвращается в фургон-костюмерную, к сигаретному дыму. Тебе уже подобрали длинную, целомудренную ночную рубашку. Пока ты переодеваешься, курящая девушка, отвечающая за костюмы, мягко укоряет тебя за то, что ты не сняла синее платье перед ужином. «В следующий раз сначала снимите», – говорит она.

В ночной рубашке тебя отводят в комнату на втором этаже дома. Это красивая спальня с кроватью под балдахином. Владелица дома, дама в свитере со стразами, тебя фотографирует. Она улыбается, и ты понимаешь, что она уже почти свыклась со съемками. Она пригласила двух подруг: на одной из них леопардовая рубашка, а на второй – тоже свитер со стразами. Ты стараешься о ней не думать. Подруги дамы в свитере со стразами тоже фотографируют. Тебе хочется им сказать, что ты – никто, но нет удобной возможности.