Один Христос. Два христианства

И речь здесь не идет о перебранке между специалистами-богословами, которая на жизни христианской паствы никак не сказывается. Послушайте, что говорит об этом Жак Маритен, верный, во всяком случае, на словах, последователь Св. Фомы: «Я знаю немало христиан, которые предпочитают не думать об этом вовсе… смутно веря (по крайней мере, им так об этом говорили), что Бог есть Любовь, но представляя Его себе не Отцом, а, скорее, Самодержцем мира сего, его Всемогущим Драматургом … Это абсурдное и невыносимое представление о Всемогущем Драматурге, равнодушно взирающим с неба на страдания созданных им марионеточных персонажей, как раз и отталкивает от Бога основную массу нехристиан».[71] «И христиан тоже!» – добавил бы я. Но откуда ему, этому «абсурдному и невыносимому» представлению было взяться, как не из самой Церкви и ее богословия? Жак Маритен полагает, что виною всему дурная популяризация верных богословских идей. Я же, напротив, уверен, что вся беда в успешной популяризации идей ошибочных.

Те, кого Церковь считает своими учителями, как раз и убили в сердцах людей доверие к любви Божией. Усилия Жака Маритена оправдать Церковь и ее богословов, какими бы хитроумными они ни были, остаются, к сожалению, неубедительными!

Похоже, что для Блаж. Августина и Св. Фомы огромное большинство окружающих людей казалось обреченным на вечные муки. Они чувствовали себя членами избранного меньшинства тех, кого Бог, без малейшей заслуги с их стороны, предопределил ко спасению. На их отношениях с Богом это, по всей видимости, не сказывалось. Как удавалось им такому Богу молиться? Неужели Св. Фома молился Богу, будучи убежден, что Тот не слышит его?… Возможно, им удавалось даже этого Бога любить. В каком мрачном, кошмарном мире приходилось им жить! А ведь именно эта форма христианства господствовала в западной цивилизации много столетий. Иное дело на Востоке: здесь победила уверенность в том, что Любовь Божия возьмет верх и все люди окажутся спасены. Какая огромная, глубокая пропасть пролегает между этими параллельными христианскими мирами!

Когда у Константинопольского патриарха Варфоломея I спросили его мнение о Катехизисе католичекой Церкви, он именно по этому пункту высказал некоторые опасения: «Если после смерти и индивидуального суда некоторые из людей окажутся навсегда в аду, а другие пребудут в созерцании Божественной «сущности», то что означают тогда Парусия и общение святых? Почему ничего не сказано о надежде на всеобщее спасение и молитве о нем, которые мы находим у Амвросия Миланского, Григория Нисского, Дионисия Ареопагита, Исаака Сирина, Юлианы из Нориджа, и у многих выдающихся современных богословов, как, например, у Ганса Урса фон Бальтазара? Ведь для современного человека, трагически колеблющегося между страхом небытия и ложными обещаниями перевоплощения, проблемы эти чрезвычайно существенны».[72]

(Заметим попутно, что говоря о Божественной «сущности» патриарх просто воспользовался принятым на Западе термином. Поэтому он и заключил это слово в кавычки. Сам он, к счастью, может нам предложить нечто лучшее!)

Либо эта Церковь страдает острой формой шизофрении, либо ведет сознательную, намеренную двойную игру, продолжая проповедовать Евангелие для профанов, для простого народа, и в то же время предлагая для образованных, университетских кругов чисто философскую по сути систему, способную удовлетворить их интеллектуальные запросы. Абсолютная несовместимость между этими двумя перспективами беззастенчиво игнорируется! Если это так, то расчет тут плохой, ибо современная наука категории Аристотеля давно оставила позади. Наши представления о времени, пространстве, материи, причинности, языке, человеческом теле и глубинах человеческой психологии стали совершенно иными. Монументальные сочинения Аристотеля по-прежнему вызывают восторг, но они принадлежат истории мысли и не позволяют современному человеку осмыслить свою христианскую веру.

Чтобы произвести впечатление на современных интеллектуалов, нужно предложить что-нибудь получше. Бог как «чистый Акт», предлагаемый им Церковью, для них больше неинтересен. В филологии они тоже ушли далеко вперед, и мыслят в ней новыми, далеко не средневековыми категориями.

Но главная беда в том, что христианское благовестие, будучи переведено на этот язык, становится просто неинтересно. Оно лишается совей мистической стороны: это уже не обетование любви Божией, не послание, свидетельствующее о существовании скрытого под покровом действительности иного, потустороннего мира и позволяющее разгадать тайну человеческой жизни.