Один Христос. Два христианства

Как не сумели католическая и протестантская Церкви оградить себя от влияния коммунистов, так не в силах оказались они противостоять могущественному влиянию новых открытий и теорий в сфере так называемых «гуманитарных наук». У них не хватило для этого ни интеллектуальных, ни, в особенности, духовных сил. В двадцатом столетии научные парадигмы полностью изменились, и аристотелевский томизм безвозвратно канул в лету. Понятия времени, причинности, материи обрели новое содержание. Богословские учения западной Церкви целиком принадлежат прошлому. Возникают постепенно все новые дисциплины, перед лицом которых наши богословы чувствуют себя в растерянности. На первый план выходят такие гуманитарные науки, как психология, психоанализ, социология, этнология… Они постепенно поставили под сомнение все паранормальные феномены, а с ними и чудеса, левитацию, стигматы… Вместо того, чтобы упрямо проповедовать Евангелие, невзирая на те черты, которые этих новых учителей в нем особенно раздражают, эти Церкви предпочли занять оборону. В результате в течение второй половины двадцатого века от «аристотомизма» ей почти целиком пришлось отказаться. Сейчас от него не осталось уже и следа. Я подробно и аргументировано проследил эту эволюцию в одной из своих работ.[74] Но увы, отход от Блаж. Августина и Св. Фомы не знаменовал собой возвращение к богословским истокам, к Отцам первых семи вселенских Соборов. Учения, которые смели наконец аристотомизм со сцены, привели лишь к вящему триумфу рационализма. Христос предстает теперь как величайший святой и пророк всех времен и народов, проповедник всеобщей любви. О Божестве Христа, о Троице, о евхаристии, о чудесах, о явлениях никто больше не заикается…

Помню свой спор с друзьями, немецкими священниками. Речь шла о реальности евангельских чудес Христа. Мои собеседники полагали, что рассказы о них были вымышлены первыми христианами, чтобы укрепить в вере свои общины. Я же, напротив, сказал им, что евангельским повествованиям вполне доверяю, а чудеса святых и явления Матери Божией в Лурде и Фатиме у меня не вызывают сомнений. На это они мне возразили примерно так:

«Что ж, прежде мы думали так же, как и ты. Но вскоре мы поняли, что наши профессора (в университете Тюбингена) больше в это не верят. Это стало для нас тяжелым ударом: этот кризис мы переживали четыре или пять лет. В конце концов, мы пришли к определенному компромиссу, и нам кажется, что суть веры мы сохранили. Что теперь прикажешь нам делать? Идти на попятную? Для нас это слишком болезненно. Такой путь можно проделать лишь раз в жизни. К тому же не обольщайся: никто за тобой уже не пойдет». Это не помешало им общаться со мной вполне дружески и сердечно, но в богословские споры со мной они уже не вступали. В сравнении с их профессорами, признанными Церковью и облеченными ее доверием, мой вес в их глазах был ничтожен. Спасти христианскую веру в католической церкви могло лишь решительное вмешательство, идущее сверху. Именно эту роль и сыграли работы Бенедикта XVI о Иисусе из Назарета. Они вызвали в Германии настоящую бурю.

Все эти великие интеллектуалы, чьи многочисленные ученые титулы ослепили моих друзей, все эти Herr Professoren не только утратили мало-помалу свою веру сами, но заразили неверием и своих доверчивых учеников. Однако никакого основания для подобной эволюции не было – ни один документ, ни одно открытие ее не оправдывало. Все дело было, скорее, в разлитой в воздухе атмосфере торжествующего рационализма, а также в желании, более или менее сознательном, не казаться глупее своих неверующих университетских коллег, говорить с ними на равных. «Успокойтесь, мы не верим в детские небылицы, мы уже выросли, стали взрослыми, и вера, которой мы учим, вполне разумна». Беда лишь в том, что вера эта, став столь разумной, перестала кого-либо интересовать.

Браво, Сатана!

Та же ситуация сложилась и в других странах. Причем мода на новые теории меняется довольно быстро. Так, еще недавно плохим тоном считалось верить в жизнь души после смерти тела. Мода на идею «всецелой смерти» пришла к нам из немецкого протестантизма, а переносчиком ее во Францию стал Оскар Кульман, который и сам был протестантом. Это богословие полной смерти: согласно ему, после смерти от нас не остается ничего. Мы сохраняемся лишь в памяти Бога, который, в конце времен, и возвращает нас к жизни. Никакой бессмертной души нет. Идея бессмертной души унаследована от греческой философии, и из христианской веры ее необходимо изгнать. Думать с любовью об умерших людях бессмысленно: их нет больше ни на земле, ни на небе. Но и эту моду теперь словно сдуло ветром. Неуютно и ветрено стало сегодня в Церкви – она живет словно на сквозняке!