Один Христос. Два христианства

Почему богословы Запада последовали за Тертуллианом? Почему так заворожил их воображение текст Исайи? Разумеется, вплоть до конца двадцатого столетия тексты Писания считались на Западе как бы непосредственно продиктованными Самим Богом. Лишь постепенно и мучительно экзегеты и учители начали признавать, что богодухновенность Писания предполагает куда более сложные механизмы. На Востоке богословы поняли это уже в III в., со времен Оригена. К тому же Церковь на Западе огульно осуждала все медиумические явления, не отдавая себе отчета в том, насколько сложны могут быть явления ясновидения. Поэтому этот текст Исайи и рассматривался ими как абсолютная истина. Для них этот текст был продиктован Богом и то, что он целиком относится ко Христу, казалось им очевидным.

Но почему же оказалась ими забыта притча о блудном сыне?

Почему этот текст Исайи не привел богословов Востока к тем же выводам? Во-первых, видимо, потому, что они лучше учитывали его контекст. Библеисты группируют ряд стихов пророка Исайи в четыре отдельные песни, так называемые «Песни Служителя»: Ис 42.1-9; 49.1-6; и 52.13 – 53.12. Речь в этих песнях идет явно не о Христе, и не о Мессии, а о таинственном персонаже, призванном восстановить на земле справедливость. «Вот, предсказано прежде сбылось, и новое Я возвещу; прежде нежели оно произойдет, Я возвещу вам», – говорит Яхве.[119] В третьей песне мы слышим голос служителя: «Кто хочет судиться со мною?… Кто осудит меня?» Некоторые из этих стихов действительно перекликаются с новозаветными сценами Страстей Христовых, но другие им совершенно не соответствуют. Что могло видеться пророку за семь или восемь веков до Христа? Во многих псалмах мы тоже находим слова о страдающем праведнике, чье соответствие Евангелиям порой поразительно. Возьмите хотя бы псалом 21, открывающийся теми словами, что повторил Христос на кресте: «Боже мой! Боже мой! Для чего ты оставил меня?» Вот другие, не менее поразительные слова того же псалма: «Все, видящие меня, ругаются надо мною, говорят устами, кивая головою: „он уповал на Господа, пусть избавит его, пусть спасет, если он угоден Ему!“ … Можно было бы перечесть все кости мои, … делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий». Подобные места можно найти и в других псалмах, например в шестнадцатом. Повествуя о Страстях Христовых, евангелисты подчеркивают соответствие происходящего этим текстам. Но в самих псалмах речь всегда идет об угнетенном праведнике, взывающем к Яхве о помощи, а не о страдании или испытании, взятом на себя как приношение Богу ради прощения и спасения многих! Единственным текстом, в котором подобная идея прослеживается, остаются слова пророка Исайи.

Таким образом, пророчество Исайи, сыгравшее, как мы видели, решающую роль в понимании Западом механизма нашего спасения, представляет собой лишь один из целого ряда важнейших текстов, которые могут быть в той или иной степени отнесены ко Христу и, следовательно, провозвещают, прообразуют Его приход. Но никакого, абсолютно никакого повода придавать тексту Исайи решающее значение нет. Греческие отцы, во всяком случае, так не поступали. Надо признать, что в течение всего первого тысячелетия и даже несколько позже, интеллектуальное и культурное превосходство христианского Востока над Западом было подавляющим. Восточные богословы создали целую науку истолкования текстов, ничего сопоставимого с которой на Западе не было. Ориген, писатель III в., комментировал, скажем, библейский рассказ о сотворении мира так: «Какой разумный человек поверит, что первый, второй и третий дни, а равно вечер и утро, могли существовать прежде солнца, луны и звезд? Стоит ли вообще говорить об этом, если каждый может сам легко найти множество подобных вещей, о которых Писание говорит так, словно они действительно происходили, хотя, если понимать их буквально, они не могли в действительности иметь места».

И почему на протяжении столетий множество авторов, ораторов и богословов, не только не подвергали неясные места сомнению, но стремились, напротив, лишний раз подчеркнуть все ужасы выведенных из них теорий, вместо того, чтобы их хоть как-то смягчить? Червь, что завелся в этом плоде, подозрительно напоминает мне того змия, что в символическом рассказе писания ввел наших прародителей в первородный грех! Обвинение Бога в том, что Он, пусть даже ради любви к нам, потребовал от Своего сына, или просто даже принял от Него, подобную жертву, покажется, я уверен, православным верующим настоящим кощунством. Но официальное богословие западной Церкви в действительности и есть кощунство!