Один Христос. Два христианства

Святые и мистики неоднократно переживали эту непричастность времени и пространству на собственном опыте. Я уже цитировал здесь Блаженную Джулиану из Нориджа (1342–1416), которая поняла из своих видений, что смерть каждого из нас совпадает со смертью Христа, что мы все умираем с ним на кресте. «Между двумя событиями нет разрыва во времени».[198] Между ними нет не только временной дистанции, но и пространственной, ибо умираем мы на кресте и, следовательно, в Нем самом. Мейстер Экхарт (1260–1328 ) тоже это понял и, исходя из евхаристического опыта, связал между собой категории пространства и времени. Для него Тело Христово «всецело содержится в малейшей частице освященной облатки». Но тело Христово находится в Евхаристии и вне времени: «Заметьте также, что единение с этим телом совершается вне пространства и времени, а следовательно, и вне этого мира».[199]

Я задаюсь вопросом о том, насколько многочисленные «католические богословы» разделяют эту веру сегодня. Подробный ответ на это вы можете найти в моей книге Святой Павел, мистическое свидетельство.[200]

Наглядный образ этого потустороннего, преображенного мира находим мы на иконах. Все, что мы видим на них – лики, тела, события – изображено таким, каким он является в вечности, по ту сторону времени и пространства. Так, в сюжете причащения апостолов Иисусом Христом апостолы предстоят Христу с двух сторон – слева и справа. Одну из групп возглавляет апостол Петр, другую – апостол Павел. Но ведь Павла не было с Господом на Тайной Вечере! Дело в том, что в действительности, на уровне, доступном нам исключительно в вере, Евхаристия не совершается последовательно множество раз. Есть лишь одна-единственная Евхаристия – та, что была совершена Иисусом Христом, и в какой момент времени мы в ней участвуем, не имеет значения. Рукой священника причащает нас своему Телу сам Иисус Христос.

Ученые, которые это время вне времени и пространство вне пространства только начинают для себя открывать, часто интересуются древними традициями, пытаясь выяснить, не было ли среди мудрецов и мистиков разных народов тех, кто о подобном уже догадывался. Обычно они надеются их найти в Ведах или Упанишадах. Но присмотревшись внимательнее к словам, которые они пробуют применить к своему контексту, мы увидим, что связь, которую они ищут, далеко не так очевидна. Дело в том, что за похожими на первый взгляд терминами, стоит зачастую совершенно иная реальность. Все переводчикам с санскрита это прекрасно известно, но то же самое относится отчасти и к греческому и латыни. Мы часто пользуемся почти теми же, происходящими из этих языков словами, но их видение мира, их отношение к жизни и смерти были настолько иными, что навряд ли они означали для них то же самое. Древние, как и мы, наблюдали небо и звезды и говорили о них, но что они при этом имели в виду? Я не имею в виду научные представления – здесь разница между нами огромна. Я имею в виду аффективное, эмоциональное отношение к ним. Как люди воспринимают небо, когда они верят, что оно представляет собой небесный свод, небесную твердь? Мы переводим латинское слово «coelum» словом «небо», а слово «stella» словом «звезда». Но означают ли эти слова то же самое, когда пролетающая комета предсказывает войну, или смену правителя? Не относятся ли они к совершенно разным мирам? Древние Египтяне верили, что их мертвецы одновременно живут в подземном царстве и превращаются в звезды. Они не видели в этом противоречия. Значит ли это, что их представления о пространстве и времени близки тем, что возникают в современной науке? Конечно же, нет! Эти ученые поступили бы куда разумнее, обратившись за тем, чего они ищут, к христианским мистикам или восточной богословской традиции. Сам факт признания в 451 г. нашего единосущия со Христом по человеческой природе наглядно свидетельствует о том, что представление о преодолении этой природой пространственно-временных границ было отцам не чуждо. Решение Собора не нуждается в истолковании. Мысль отцов совершенно ясна: наши тела, наши жизни, существуют на уровне реальности, лежащем вне времени и пространства. Но увы, ученые католического и протестантского происхождения представляют себе христианство по западному вероучению, а значит – по Аристотелю.

Венец нашего искупления: обожение

В богословской традиции христиан Востока, а значит, и всего современного Православия, венцом нашего Искупления и целью Воплощения является наше обожение: Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом. На Западе, однако, страх перед этой темой перерос в самую настоящую фобию.