Дата выхода книги Гросса (1938), казалось бы, говорит о том, что взгляды, которые в ней излагаются, успели стать у католиков общепринятыми. Однако для полноты картины следовало бы отметить, что в римско-католической Церкви эта работа вызвала неприятие и раздражение, заставившее автора переехать в Германию, где под именем Юлиус Гросс он опубликовал на немецком языке ряд замечательных и пока еще малоизвестных работ по истории учения о первородном грехе. «Истина, которую Писание утверждает на каждом шагу»! Что верующим остается думать? Я не пытаюсь винить в чем-либо тех, кто вынудил Жюля Гросса покинуть свою страну. Я не собираюсь выступать в роли судьи. Но я никогда не соглашусь пойти против истины. Ошибка или недоразумение возможны всегда. Быть может, жертвой их стал и о. Ментьер, я всегда допускал такую возможность. Мне самому часто случается ошибаться. Но о. Ментьер все же обязан был хотя бы упомянуть о хроническом нежелании католической Церкви признать учение об обожении. Напомню еще раз, что в
Но я убежден, что если верующие настолько сегодня сбиты с толку, то произошло это не в последнюю очередь потому, что правду от них, как им небезосновательно кажется, постоянно скрывают, что им постоянно подсовывают лживые объяснения. Веру в обожение человека в вечной жизни официальное богословие римско-католической Церкви всегда встречало в штыки. Это чистая правда. Именно об этом беседовал однажды со мной Жан-Мари Эли Сетбон, бывший ортодоксальный раввин, ставший католиком. Он вынужден был к своему великому огорчению констатировать, что в обожение человека в вечности католическая Церковь не верит. В этом отношении сам он разделял православную точку зрения: «Цель воплощения, пишет он, состоит в обожении нашей человеческой природы, дабы наделить нас полнотой жизни в Боге. Да, обоженные мужчины и женщины – вот что представляет собой подлинное человечество!»[218]
Это глубокое убеждение разделяет с ним и Иоаким Буфле, изучивший жизнеописания множества святых и мистиков – человек, совмещающий в себе строгость ученого и чувства верующего, которому пришлось близко соприкоснуться со множеством совершенных Богом чудес: «Обожение человека, обожение каждого из нас – вот в чем состоит заветный промысел Бога Любви о возлюбленном им человеке. Быть обоженным означает стать тем, кем является и сам Бог, то есть стать любовью, ибо Бог есть любовь (1 Ио 4.8)».[219] Теперь, когда Жан-Мари выбрал себе в качестве «наставника» кардинала Коттье, тот, наверное, уже убедил его отказаться от сути христианской веры. Блаженство вечной жизни наши богословы всегда представляли себе как интеллектуальное созерцание божественной сущности, а это совершенно иное дело.В этом отношении, как и во многих других, мысль современных богословов идет совершенно различными путями. Ганс Кюнг, много лет преподававший догматическое богословие в университете Тюбингена, впоследствии вошел в конфликт с католической иерархией из-за своего критического отношения к римской Курии – но нас здесь интересует не это. В богословии он следовал в общем русле, подвергая сомнению все основное содержание христианского вероучения. Идея обожения человека представлялась ему, следовательно, чем-то принадлежащим прошлому: «Действительно ли, пишет он, разумный человек в наши дни надеется стать богом? „Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом“; было время, когда эта выработанная отцами формула вызывала энтузиазм, но сегодня она встречает почти всеобщее непонимание… Наша проблема состоит сегодня не столько в обожении человека, сколько в его очеловечивании».[220]
Мне представляется, что о. Муан охотно согласился бы с ним. Налицо, однако, и другая тенденция, возникшая, вероятно, в связи с растущим влиянием Церквей Востока (многочисленные свидетельства переживших состояние клинической смерти тоже смогли сыграть здесь определенную роль) – это возврат, даже в богословии, к духовном опыту. И эта тенденция меня радует. Идет, к счастью, по этому пути и о. Ментьер. Но растущие внутри Церкви противоречия необходимо признать и обсуждать публично.