Один Христос. Два христианства

Казалось бы, разница невелика, но в действительности она огромна. Вот почему, западное религиозное искусство, постоянно соприкасавшееся с иконописью, систематически деконструировало ее язык. Полагая, что идет по пути прогресса, оно постепенно замыкалось в формы нашего падшего мира и вносило в изображение лиц, тел, перспективы, пейзажей все больше натурализма. Эта медленная деконструкция искусства христианского Востока хорошо прослеживается от итальянских примитивов до мастеров барокко, чье искусство смыкается на новом витке с языческими идеалами античного мира. Даже в сценах Воскресения, Преображения или Успения Божией Матери грандиозные композиции барочных фресок при всей своей ослепительной красоте остаются отягощены чувственными, плотскими формами. Возносящиеся на небо святые наделены на них столь же плотной, солидной телесностью, сколь и фигуры ангелочков вокруг. Особых следов преображения в них не найти! Преемственность между нашими нынешними телами и теми, в которых нам предстоит воскреснуть, была для западных художников явно важнее их будущего преображения!

Начиная с апостола Павла, опыт выхода из тела и временной смерти полностью изменил наше представление о вещах: тело Славы находится уже в нас. В момент смерти оно лишь отделяется от плотского тела, которое, разумеется, мы никогда себе не вернем. Что касается блаженства в вечной жизни, то оно состоит, согласно богословию Запада, в интеллектуальном созерцании сущности Бога. Иконописи тут делать нечего. Искусство иконописи в богословии Запада невозможно.

Мир иконы совершенно иной: это чувственный мир в своем преображенном, небесном, обоженном облике. Но икона не просто рисует нам образ будущего мира и вечной жизни. Она помогает нам увидеть невидимое, духовное измерение того мира, в котором мы с вами живем сейчас. Все, что мы испытываем, делаем, переживаем, имеет духовное измерение и отзывается в вечности по ту сторону всего того, с чем мы имеем дело на уровне чувств. Художественные средства, к которым прибегает икона, различны: это полный отказ от чувственности, даже в изображении обнаженных тел пустынников и аскетов; преобразование пространства путем комбинации в изображении предметов и зданий нескольких точек зрения; изображение мира, где времени больше не существует, путем введения в некоторые сцены персонажей, которые в них не могли участвовать – мира, где свет, образ божественного вездесущия, не позволяет предметам отбрасывать тени…

Войдите в художественный мир иконы, почувствуйте вкус к нему, и жеманные Христы Леонардо, Рафаэля, Карло Дольчи и других великих мастеров покажутся вам невыносимыми. Я не оспариваю их гений, но их религиозность меня отталкивает. Художники Запада полагали, как это ни странно, что «духовному» соответствует в искусстве сентиментальное, жеманное и наигранное. Полотно, подаренное недавно папой Франциском педиатрической больнице в Мехико, являет тому яркий пример!

Речь идет о двух глубоко различных, противоположных видениях мира, которые соответствуют, разумеется, двум различным духовным подходам к нему. На Западе люди мечтают о том, чтобы мир вечно продолжал существовать пусть улучшенным, но в целом таким, каков он сейчас – существовал вблизи Бога, вместе с Богом, но в любом случае рядом с Богом, то есть вне Его. Тогда как христиане Востока верят, что мир будет преображен и сможет существовать в общении с Богом, внутри Него, что он будет в Боге обожен.

Увы! Престиж Запада оказался настолько высок, что наш жеманный и слащавый стиль сумел проникнуть и в православный мир. Русский император Петр Великий запретил писать иконы в традиционном стиле. С тех пор зараза европейской манеры не прекращала распространяться. Во многих церквях традиционное расположение икон сохраняется, но стиль иконописи полностью выродился. Лишь во второй половине двадцатого века произошел, на мой взгляд, заметный поворот к лучшему. Сегодня во многих церквях и монастырях можно видеть замечательные работы, выполненные в традициях великих иконописцев прошлого.