Один Христос. Два христианства

Греческие отцы идут в признании опыта обожения до конца: принимая формулу апостола Иоанна из пролога к Евангелию, они переосмысливают и дополняют ее. Так, Св. Иоанн Дамаскин в VIII веке говорит о Преображении Христа как предображающем наше собственное: «Слово стало плотию, а плоть Словом».[221] В IV веке Св. Афанасий высказал ту же мысль иными словами, прибегнув для этого к специально им созданному неологизму: «Мы все оживотворены во Христе, поскольку плоть наша уже не земная, но «ословесненная» Словом Божиим, ставшим ради нас плотью».[222] О. Буассьер сообщил мне, что Морис Зюндель в ХХ веке пришел, возможно под влиянием греческих отцов, к очень похожей мысли, которую он сформулировал, согласно обычаю своего времени, по латыни: «Verbum caro factum est et caro Verbum facta est» (Слово стало плотию, а плоть Словом). Мне кажется, однако, что как Павел VI, так и Жан Гиттон были обескуражены этой фразой. Они были слишком западными людьми, чтобы ее понять. Они отнесли ее лишь к сакральному искусству![223]

Многие ученые идут сегодня очень похожим путем и более не противопоставляют дух и материю. Эмманюэль Рансфор говорит о «психоматерии» или «холоматерии»,[224] а Пьер Моннье, обращаясь к своей матери из потустороннего мира, объясняет ей, что мы не научились еще «различать между двумя разными проявлениями одного и того же, которые кажутся вам диаметрально противоположными… Наука откроет вам материальную сторону духовной эманации и духовность материи, упраздняющие всякую границу между двумя мирами, столь непохожими в своих видимых проявлениях, но по сути своей идентичных друг другу; поскольку материя и дух суть одно и то же в различной степени конденсации, духовное существо способно воспринимать их оба одинаково несомненно. Между этими сторонами творческого жеста налицо не просто подобие, но и равенство: и та, и другая суть „жизнь“, дар Бога… Бог, как и всякий отец, порождающий свое потомство, передает Сыну свою собственную субстанцию; мы реально являемся детьми Божиими, поскольку Он нас родил от Себя, сообщив Своему творению Свою духовную плоть и кровь».[225]

То же самое говорил в XIII веке и Мейстер Экхарт: «Любовь есть не что иное, как Бог. Бог любит Сам Себя, Он любит свою Природу, свою Сущность и свою Божественность. Однако любовью, которой Бог любит Себя Самого, Он любит также и все твари, но не в качестве тварей, а лишь постольку, поскольку они суть Бог. Любовью, которой любит Бог Себя Самого, Он любит весь мир».[226]

О том же самом в несколько иных выражениях пишет в XVI веке Св. Иоанн Креста: «Все доброе, что мы имеем, дано нам взаймы и принадлежит Богу как его собственное достояние. Бог и Его дела есть Бог (Dios y su obra es Dios)».[227] В современных богословов, однако, подобные слова неизменно вселяют робость. У о. Грегуара Св. Иосифа в переводе, выполненном для издательства Сёй, этот текст звучит так: «Все доброе, что мы имеем, мы позаимствовали. По праву оно принадлежит Богу. Именно Он произвел его в нас, и действие это божественно». В таком переводе этот текст не вызывает особого интереса. О. Киприан Рождества Богородицы в переводе, выполненном в 1967 г. для издательства Декле де Брауэр, предпочел последовать другой версии текста, которую сегодняшние испанские критические издания более не поддерживают: «Бог творит дело, и дело Его есть Бог». Смысл текста Св. Иоанна выступает здесь не так ясно. Сознательное употребление глагола в единственном числе как сказуемого двух подлежащих звучит с необыкновенной силой. Бог и Его дела не составляют множества. Они не суть двоица!

Однажды в Валенсии, куда я приехал с лекцией, прочитанной мною ранее в Вашингтоне и посвященной сравнению опыта людей, перенесших состояние клинической смерти, с опытом христианских и не христианских мистиков, меня попросили предоставить текст моего доклада, чтобы перевести и распечатать его в день выступления. Но когда я увидел готовый перевод, оказалось, что все приведенные мной тексты мистиков были смягчены, изложены на языке повседневного опыта, и стали в результате совершенно неинтересны. Правда, мне удалось в выступлении их настоящий смысл разъяснить. То же самое произошло со мной и в Санкт-Петербурге. Моя лекция звучала в синхронном переводе на русский, и я не мог ни проверить текст, ни оценить, насколько перевод адекватен. К счастью, один из участвовавших в конгрессе профессоров поправил переводчицу и восстановил настоящий смысл цитированных мной текстов, многим показавшийся чересчур радикальным.