Одиссей Полихроніадесъ

Онъ имлъ дла и большіе счеты съ однимъ эпирскимъ же грекомъ, котораго звали Хахамопуло. Человкъ онъ былъ и жадный, и легкомысленный, и боязливый, и обманщикъ. Онъ былъ гораздо моложе моего отца, и отецъ мой былъ ему почти благодтелемъ. Отецъ этого Хахамопуло умеръ внезапно въ Валахіи, и мальчикъ остался безъ всякихъ средствъ къ жизни, безъ познаній и безъ ремесла. Однако онъ былъ хитеръ; пришелъ въ Галацъ, увидалъ, что тамъ продаютъ козырьки для фуражекь, и вздумалъ длать козырьки. Купилъ кожи, вырзалъ, слъ верхомъ на скамью и сталъ какою-то гладкою костью лощить козырьки эти. Козырьки не годились.

Потомъ онъ уврилъ одного богатаго валаха, что онъ отличный красильщикъ, учился въ Одессс и можетъ выкрасить ему карету заново гораздо дешевле, чмъ другіе мастера. А вся цль его была, чтобы хоть недлю еще хлбъ имть и мсто для ночлега. Купилъ сажи, самъ лакъ попробовалъ сварить, совсмъ не такъ, какъ было нужно; накрасилъ пальца на три густоты, не держится, все кусками падаетъ. Пришелъ хозяинъ кареты, взялъ палку и прогналъ его. Онъ сидлъ у воротъ гостиницы и плакалъ, когда отецъ мой увидалъ его и спросилъ у него, кто онъ такой и отчего онъ плачетъ.

— Мн и тогда, — разсказывалъ мой отецъ, — не очень понравился этотъ мальчикъ. Слишкомъ ужъ ломался и гримасничалъ. И туда кинется, и сюда перегнется… Эффендико мой! Эффендико! — кричитъ онъ мн и воетъ. — Ба! говорю я ему, — слдуетъ ли паликару какъ женщин плакать и выть. Пошлетъ Богъ теб хлба. Не кричи, дуракъ, у меня ужъ и голова отъ воя твоего какъ цлый казанъ раздулась. А все-таки жалко его было. Христіанинъ молодой и нашь эпирскій грекъ.

Рекомендовалъ его отецъ мой одному изъ нашихъ загорцевъ, который имніемъ большимъ у молдаванскаго боярина управлялъ. Прожилъ Хахамопуло у загорца пять лтъ; во время войны и русскимъ, и туркамъ, и австрійцамъ служилъ, деньги нажилъ, женился и перехалъ въ Тульчу. Отецъ, видвши, что у него хорошія деньги есть и полагая, что онъ его благодянія помнитъ, взялъ его въ долю къ себ, по рыбному промыслу, и они нсколько времени торговали вмст. Еще до войны случилось отцу занять тысячу золотыхъ турецкихъ лиръ у одного знаменитаго болгарина добруджанскаго, Петраки Стояновича. Этотъ Стояновичъ теперь уже не просто Петраки, а Петраки-бей и капуджи-баши султана; богатъ, какъ лидійскій Крезъ, а низокъ такъ, что Хахамопуло сравнительно съ нимъ честнымъ человкомъ кажется. — Разскажу я теб и про этого болгарскаго архонта, что онъ такое за сокровище драгоцнное и откуда.

Отецъ его, Стоянъ, болгарскій мужикъ изъ-подъ Костенджи, кажется. Я его видлъ. Простой землепашецъ болгарскій, въ бараньей шапк и толстыхъ шароварахъ изъ коричневой абы.

Старикъ безвредный, лтъ ему 80, усы сдые, самъ худой и смуглый, пашетъ самъ до сихъ поръ, деньги въ землю зарываетъ, турокъ боится, а болыше никого знать не хочетъ; всю недлю черный хлбъ съ лукомъ или перцемъ краснымъ стъ, а баранину жаритъ только по праздникамъ. У сыновей въ Тульч рдко бываетъ, а они къ нему, кажется, никогда не здятъ.

Сыновей у него двое, Петръ и Марко. Оба теперь богачи и беи. Петраки, какъ я сказалъ теб, капуджи-баши, а Марко — предсдатель нашего Тульчинскаго торговаго суда, тиджарета, и бичъ человчества въ нашемъ город.

Пришли они оба на Дунай въ сельскихъ путурахъ8 и колпакахъ, еще молодые, но гд-то въ греческой школ обученные недурно, и открыли небольшую лавочку въ Тульч. Было это еще до Восточной войны.

Какъ они торговали? Такъ, какъ торгуетъ всякій христіанинъ бакалъ. Не безъ лжи и небольшого обмана.

Это бы ничего; вс мы такъ длаемъ. Но Петраки и Марко не удовольствовались такими обыкновенными доходами, но сперва пріобрли они отъ турокъ много денегъ доносами, такъ что ихъ трепеталъ весь городъ, а потомъ разбогатли чрезвычайно во время сосредоточенія турецкихъ войскъ около Дуная различными подрядами и оборотами, поставкою сна, ячменя, рису для войска, а доносы шли своимъ чередомъ.

По окончаніи войны у болгарскихъ селянъ въ Добрудж и подъ Силистріей скопилось множество расписокъ отъ начальниковъ различныхъ турецкихъ отрядовъ. Часто нуждаясь въ деньгахъ, начальство турецкое забирало въ долгъ у селянъ фуражъ для кавалеріи своей и всякую провизію для солдатъ. Какъ только узналъ Петраки Стояновичъ, что у соотечественниковъ его собралось такое множество долговыхъ расписокъ, онъ сталъ хлопотать, чтобъ общины сельскихъ болгаръ выбрали его для поздки въ Константинополь; достигъ этого; похалъ; но, явившись къ великому визирю, не денегъ потребовалъ, а повергъ къ стопамъ султана вс расписки его врныхъ райя… «ибо вс эти врные подданные поручили мн изъявить блистательной Порт живйшую радость, что общій врагъ московскій изгнанъ съ позоромъ изъ предловъ нашихъ!» Такъ сказалъ Петраки.

Винить ли мы будемъ турокъ за то, что они съ радостью приняли этотъ даръ и дали мужичку нашему болгарскому меджидіе и мундиръ капуджи-баши съ расшитою золотомъ грудью?