Одиссей Полихроніадесъ

И не было, скажу я вамъ, у христіанъ тогда ни друзей, ни заступниковъ. Жили и торговали тогда въ Адріанопол нкоторые богатые франки (ихъ много и теперь); но и они не любили и не жалли насъ, и когда привлекаемыя воплями христіанъ жены и дти этихъ франковъ бжали къ окнамъ со страхомъ, отцы-франки успокаивали ихъ, говоря съ равнодушіемъ: «Это ничего. Грековъ ржутъ!» И жены ихъ возвращались спокойно къ своимъ домашнимъ трудамъ, и дти франковъ предавались обычнымъ играмъ, господинъ Несториди! Тогда-то блаженной памяти императоръ Николай Всероссійскій ршился двинуть войска свои на султана (продолжалъ старикъ, одушевляясь и вставая). — Да успокоитъ Господь Богъ въ жилищ присноблаженныхъ его высокую и могучую душу!.. Тогда!.. Слушайте!.. Смотрите, Адріанополь стоитъ сверною частью своей на высотахъ… За высотами этими широкая равнина, и течетъ извиваясь Тунджа, небольшая рка… Смотрите, и теперь все такъ же. Вотъ здсь, направо, большія деревья Эски-Сарая. Дв древнія башни у рки, стна высокая, а за ней старый дворецъ султановъ. А тутъ налво, подальше, большая казарма для солдатъ, давнишняя казарма, и за казармой этой поле и холмы. Никто не ждалъ русскихъ въ нашей сторон. Турки не спшили укрплять городъ, и войска въ казармахъ было мало. Подъ Шумлой, вс знали, стоялъ корпусъ турецкій въ 60.000 человкъ; надо было одолть его, чтобъ итти дальше. Иначе судилъ Божій промыслъ. Не спшили турки; однако веллъ паша весь народъ сгонять за городъ, чтобы копать окопы. Себ приказалъ поставить шатеръ поблизости и прізжалъ глядть на работу. По его приказанію прізжалъ и митрополитъ благословлять христіанъ и возбуждать ихъ усердіе. Работали христіане усердно отъ страха… Вотъ, однажды, — друзья мои, слушайте… однажды утромъ рано, день былъ свтлый, вышли мы къ Эски-Сараю; вышелъ и я. Стоялъ около меня съ лопатой одинъ старикъ-христіанинъ и смотрлъ долго вдаль. «Гляди!», — сказалъ онъ имъ. — Я взглянулъ налво… О, Боже мой! Черная пыль поднималась вдали за Тунджей. Больше все, больше. Смотрю, уже и сверкнуло тамъ и сямъ что-то на солнц… Старикъ поблднлъ; задрожалъ и я… Хочу сказать слово ему, и руки дрожатъ, и ноги слабютъ, и голоса нтъ у меня, несчастнаго! Старикъ положилъ лопату и сказалъ мн: «Пойдемъ къ деспоту». «Деспотъ мой! — говоритъ онъ митрополиту, — клянусь теб хлбомъ моимъ и душой моей матери, что пришли къ намъ русскіе…» Какъ огонь сталъ митрополитъ нашъ, спшитъ къ шатру паши и говоритъ ему: «Паша, господинъ мой! Позволь мн потревожить тебя… Вс мы въ опасности нынче, райя султанскіе, отъ злыхъ москововъ; что за войско, паша господинъ, идетъ сюда съ сверной стороны?» Вышелъ паша изъ шатра своего… Глядитъ… Что глядть… Уже казаки съ пиками дутъ, красуясь, по холмамъ и дорог… А пыль черная все гуще и ближе… И вотъ раздались крики, и безоружные солдаты турецкіе въ испуг стали выбгать изъ воротъ и кидаться изъ оконъ казармы и спасаться въ городъ. Одинъ мигъ, — и вся толпа наша огромная побжала туда же. Паша самъ скакалъ верхомъ, и слуги его, и офицеры въ ужас, не разбирая, попирали народъ. Турки, христіане, евреи, старцы и дти, — вс бжали въ городъ вмст. И я бжалъ. Да, Несториди, страшно было тогда и туркамъ и намъ… Намъ отчего? ты спросишь. А оттого намъ было страшно, что страхъ и трепетъ былъ намъ привыченъ, какъ хлбъ насущный, и не умли мы врить тогда, что есть на свт сила сильне грозной и безжалостной силы нашихъ тирановъ. Вотъ отчего я и говорю: «Да помянетъ Господь Богъ въ жилищ присноблаженныхъ державную душу императора Николая!» Не видали вы, какъ видли мы, крови отцовской, не слыхали вы воплей родительскихъ, не знаете вы теперь, вы, которые смолоду жили въ Аинахъ, настоящаго страха турецкаго, господинъ Несториди, и не пустила въ гордыя сердца ваши благодарность глубокіе корни.

И садился старикъ, отдыхалъ немного. И Несториди молчалъ, слушалъ добраго старика. И не мшалъ ему отдыхать.

Потомъ старикъ Стиловъ начиналъ опять свой разсказъ, и по мр того, какъ изображалъ онъ торжество русскихъ, свтлло лицо его, и рчь его становилась все веселе и тепле.