Одиссей Полихроніадесъ

А гордость моя была польщена и порученіемъ собрать деньги, и тмъ, что отецъ уже считалъ меня почти мужемъ и писалъ мн такъ дружески и такъ доврительно…

Подъ вліяніемъ всхъ этихъ чувствъ я воспрянулъ какъ львенокъ и далъ себ слово собрать деньги съ лукавыхъ селянъ и доставить ихъ страдальцу родителю моему раньше, чмъ онъ, бдненькій, ожидаетъ…

Мужество! мужество! Одиссей!.. Умъ и энергія! Пусть Несториди не скажетъ больше никогда обо мн: «Ну, какой Одиссей купецъ!.. Купецъ долженъ быть умный, мошенникъ, молодецъ… А ты учитель какой-то…» Покажу я теб учителя!

Благову не говорить? Но его и нтъ въ город; достаточно будетъ сказать г. Вроссо.

Увидимъ…

Теперь бгу къ Сабри-бею…

Все покидаю! Книги, тетрадки закрыты… Забытъ образъ черноглазой цыганочки моей… благоуханіе развращенной, но милой «горькой травочки» сердечной моей… далеко! далеко улетло, разсялось суровою и благодушною, серьезною и честною рчью любимаго отца…

Бгу къ Сабри-бею… бгу…

Къ тому же… быть можетъ… и узнаю какъ-нибудь… ну… какъ-нибудь… какъ придется, — не прогнвался ли на меня паша за то, что я еще тогда, прежде карнавала, хотя мигъ пытался сть бокомъ при немъ, или за то, что не могъ сть… и убжалъ какъ дикій человкъ изъ-за просвщенной трапезы… Дьяволъ самъ разберетъ вс эти трудности и хитросплетенія человчества… А разбирать, однако, очень необходимо и даже неизбжно!.. Вотъ беласъ119 гд!

Прихожу въ Порту. Вхожу въ т большія, холодныя сни, гд ждутъ всегда просители; гд стоятъ у дверей стражи и жандармы; чрезъ которыя изъ однхъ завшанныхъ теплою занавской дверей въ разныя другія двери, тоже завшанныя, перебгаютъ посланцы, проходятъ чиновники туда и сюда, возбуждая всегда движеніе въ толп, большее или меньшее, смотря по званію и сил проходящаго…

Вхожу и вижу разныхъ людей съ бумагами въ рук и безъ бумагъ, кто сидитъ на полу, кто на ступенькахъ лстницы, кто стоитъ у стны. Нкоторые воины и стражи сидятъ на скамеечкахъ. Ходитъ продавецъ бубликовъ съ лоткомъ для проголодавшихся людей; кафеджи готовъ подать кофе (за деньги) кому угодно…

Смотрю, кому бы сказать, что я къ Сабри-бею, чтобы послушался и скоре доложилъ. Къ счастію, вижу, сидитъ тотъ самый серьезный, тихій, но твердый турокъ, который почти годъ тому назадъ, когда я еще былъ несравненно глупе и необразованне, защитилъ меня отъ бшеной Гайдуши, тотъ самый благодтельный воинъ, который вынудилъ меня благословить хоть на мгновенье позорное иго иноврныхъ…

Его звали Гуссейнъ-ага…

Я немножко сроблъ, подходя къ нему, потому что толстые и длинные усы его стояли и въ бока и впередъ довольно грозно, но укрпился духомъ и сказалъ ему искательно:

— Гуссейнъ-ага мой… Благоволите доложить… Сабри-бею, что я имю до него весьма нужное дло. Я сынъ русскаго драгомана Полихроніадеса…

Гуссеннъ-ага все равнодушно и мрачно спросилъ:

— Сабри-бей?..

Я говорю: «Да-съ… Гуссейнъ-ага мой… Ваше благородіе… потрудитесь…»

Гуссейнъ-ага всталъ не спша (онъ прежде почти презрительно оглядлъ меня съ головы до ногъ), приподнялъ занавску на одной изъ дверей, и я слышалъ, какъ онъ, просунувъ голову туда, сказалъ грубымъ голосомъ:

— Йоргаки-Поликроноса мальчикъ желаетъ притти. Слово иметъ сказать… Можно…

И, обернувшись опятъ назадъ, Гуссейнъ-ага сказалъ мн:

— Иди!

Я вошелъ.

Сабри-бей провожалъ въ эту минуту къ дверямъ одного пожилого, очень худого и какъ будто сердитаго турка въ зеленой чалм и синей очень опрятной одежд…

Я слышалъ конецъ ихъ разговора: «Такъ это невозможно?» спрашивалъ сердитый турокъ, какъ бы сдерживая гнвъ. Сабри-бей вжливо, тонко, искательно отвчалъ ему:

— Невозможно, эффенди мой, это никакъ невозможно. Теперь совсмъ другіе порядки… Я очень радъ бы былъ услужить вамъ, но въ изгнаніе нельзя человка за два слова послать…

— Невозможно! — повторилъ турокъ мрачно (казалось, что ему большого труда стоило не изругать, не проклясть, не избить Сабри-бея). — Намъ невозможно, а гяурамъ судитамъ120 все возможно…

— Это не наше дло, эффенди мой; на это есть трактаты съ иностранными девлетами… — съ улыбкой ничмъ непобдимой дипломатіи возразилъ Сабри.

— Эй в’аллахъ! — сказалъ эффенди уходя и кланяясь.

Онъ направился къ двери и, проходя мимо меня, взглянулъ на меня такъ грозно, что я не зналъ куда скрыться. Но это впечатлніе тотчасъ же исчезло, когда я остался одинъ съ ласковымъ Сабри.

Онъ посадилъ меня около себя съ улыбкой; распечаталъ письмо отца тоже съ улыбкой; съ улыбкой взглядывалъ чрезъ письмо на меня; читая, пріятно качалъ головой, повторяя: «пекъ эи! пекъ эи!» Потомъ задумался… Потомъ, когда въ конц письма дошелъ до того мста, гд ему иносказательно общалъ отецъ деньги по окончаніи дла, сдлался серьезенъ и старался скрыть сладкое волненіе, которое овладло имъ… И даже слегка вздохнулъ, когда, сложивъ письмо и обратясь ко мн, сказалъ: