Одиссея капитана Флинта, или Остров без сокровищ 2

Миг, другой, — и юнги пронеслись через линию осаждающих. Я молил Господа, чтобы ни один из них не споткнулся, не подвернул ногу. Молитва не помешала мне выстрелить еще дважды — в тех врагов, кто соображал быстрее и начал было целиться. Не попал, но заставил нервничать и прицел им сбил.

Три ответных выстрела все же прозвучали. Один был сделан по мне, я слышал, как свистела пуля, но пролетела она далеко стороной. Куда стрелял второй стрелок, не знаю, а третий пальнул от бессилия и злобы, когда нас троих уже скрыли заросли. Я оказался прав, стреляли они как сапожники.

Граната тоже влетела в лес, но в стороне, шагах в тридцати от нас, и взорвалась там безвредно, чугунные осколки увязли в стволах и сучьях.

Вся операция по прорыву блокады заняла меньше времени, чем о ней рассказывал бы самый торопливый рассказчик. Обе стороны обошлись без потерь. Правда, один датчанин после нашей стрельбы упал — тот, что убегал, испугавшись гранаты, — но мне показалось, что он просто споткнулся.

Под гору бежалось легко, и хотелось бежать вниз, не останавливаясь, до самого подножия холма. Юнги устремились было туда, но я не позволил — едва мы углубились подальше в лес, тут же свернули влево под прямым углом, и двинулись гораздо медленнее, чем прежде, стараясь не производить шума.

Нехитрый расчет оправдался: очень скоро люди Обезьяна с хрустом ломились через лес именно в том направлении, куда я не дал побежать юнгам.

* * *

Если кто-то думает, что я был обнят, расцелован или хотя бы получил словесную благодарность за своевременную помощь, — тот плохо знает мисс Патрицию Эндерби.

— Хокинс-с-с! Ты где шлялся столько времени? Ты специально выжидал, когда эти датские отродья поджарят нам задницы? У нас перед прорывом оставалось всего шесть зарядов для пистолетов! Шесть, слышишь, ты, потомок улитки и черепахи! И чертова граната, которую ты нам всучил и которая укатилась в лес, никого не убив!

После этих слов остренький кулачок Патриции весьма чувствительно ткнул меня пониже левой ключицы.

Зря она это сделала… совершенно зря.

Не знаю, каким чудом я удержался от дикого вопля. Взор мне заслонило красное марево, и тут же стало черным, и я с трудом произнес в это марево, едва шевеля губами и не видя, к кому обращаюсь:

— Изви… ни… пришел… как… только… смог…

Чернота перед глазами медленно рассеивалась, и первым делом я обнаружил, что отчего-то теперь сижу на земле. А увидел первым делом лицо Патриции, стоявшей рядом на коленях, — очень встревоженное лицо. Глаза ее подозрительно поблескивали.

Интересно, извинится она сейчас, как умеет? Тогда пусть бьёт, когда захочет и куда захочет… Но все же пусть не слишком часто, а то не доберусь живым до «Патриции».

Пэт не извинилась, как умела — выбрала другой прием из своего арсенала: прошептала несколько слов горячим шепотом мне на ухо. И слова эти заставили капитана Хокинса взять себя за шиворот и поднять на ноги.

Правда, я тут же пошатнулся и ухватился за дерево.

— Не смей падать, Хокинс! — сказала Пэт без малейшей жалости. — Стой на ногах, как мужчина, и переставляй их в сторону шхуны. Потому что иначе я поволоку тебя на себе, и надорвусь, и не смогу родить тебе детей, и будешь в этом виноват только ты!

Она всегда умела находить нужные слова, моя Пэт. Я отлепился от дерева и пошагал к морю. Сил у меня не оставалось на то, чтобы обращать внимание, что под ногами: сучья хрустели, шелестел низкорослый кустарник, — и это услышал поднимавшийся в гору человек.

— Капитан сказал, что повесит Ольсена! — крикнул он, еще не видя нас. — Если вы, червивые свиньи… э-э-э…

Он выломился из кустов на крошечную полянку, остолбенел лишь на долю секунды и тут же потянул из-за пояса здоровенный флотский пистоль. Судя по одежде и правильной, без малейшего акцента речи, это был англичанин.

Пальцы уже сомкнулись в кармане на пистолетной рукояти, когда я понял, что моё оружие разряжено. И пистолеты юнг разряжены тоже. Непростительная оплошность.

Пэт метнулась вперед, движение ее сабли я попросту не разглядел: мелькнуло нечто смазанное, не воспринимаемое глазом.

Злодей откинул голову далеко назад, будто собирался от души расхохотаться. Его глотка распахнулась вторым ртом, и на миг мы увидели как бы пособие из анатомического театра: идеально ровный срез мышц, круглый провал трахеи.

Затем обильно хлынула кровь. Бандит уронил пистоль, потянулся двумя руками к глотке, словно собирался ухватить, удержать, сохранить стремительно вытекающую из него жизнь. Движение осталось незаконченным, ноги подломились, он завалился набок, ломая и пятная красным кустики дрока. В воздухе появился едва уловимый запах крови. И он мне нравился. Первая кровь за нами! Хотя, нет, наверху лежат еще двое… Тем лучше!

Сзади раздался непонятный звук. Вернее, понятный и знакомый, но совершенно неуместный на этой полянке, где стояли — вы только задумайтесь! — дочь квотермастера Сильвера и два внука капитана Флинта (один из них к тому же сын штурмана Бонса).