Одноразовый доктор

– Что будет с вами? А ничего. Все останется по-прежнему. Подчиняться вы отныне будете мне, меня зовут майор Запорожников. За стенкой теперь ведомственная квартира. Вы зачислены в штат внештатным сотрудником, будете приманивать злодеев дальше…

Он наконец обратил внимание на Марию Михайловну, присел возле нее. В лице майора вдруг обозначились эмоции.

– Что, не вышло? Спасибо сказать не хотите? Еще немного – и оборотни в погонах закатали бы вас под асфальт.

– Благодарствую, начальник, – прохрипела Мария Михайловна. Ее культурные интонации сделались откровенно блатными.

Амбал подхватил уже без приглашения:

– Благодарствуем, начальник.

Запорожников удовлетворенно хмыкнул. Он расстегнул папку, выложил на стол бумаги и начал писать.

19

Наукой установлено, что генетическое строение людей почти не отличается от строения обезьян. Девяносто шесть процентов генов у них одинаковы, и только четыре процента – разные. Когда за человеческий геном взялись всерьез, выяснились удивительные вещи. Те самые девяносто шесть процентов оказались откровенным мусором. Эти нуклеотиды, которых подавляющее большинство, ничего не кодируют, не несут никакой информации и не проявляются никакими признаками. Наверняка это не так – тем более что в мусоре уже обнаружены определенные закономерности. Но в чем их назначение – не знает никто.

Между тем сама человеческая жизнь подсказывает ответ – скорее всего, ошибочный и даже несуразный, но как знать? Кто сказал, что не абсурдна сама истина – хотя бы тем, что постоянно меняется? Во всяком случае, так кажется марксистам, которые абсурда, однако, не признают и моментально оказываются в собственноручно вырытой яме.

Жизнь, как и геном человека, на девяносто шесть процентов состоит из унылой мусорной рутины. Конечно, в данном случае процент этот снят с потолка и употреблен скорее метафорически. Но рутины и в самом деле много больше, чем необычного и удивительного. Человек долгие годы, изо дня в день, занимается одним и тем же: выполняет обыденный ритуал – ест, пьет и одевается; читает ненужные книги, смотрит необязательные спектакли, посещает незапоминающиеся места, поддерживает ненужные знакомства. Не отвечают ли за эту рутину те самые девяносто шесть процентов бессмысленных нуклеотидов? И что произойдет, если их каким-то образом изъять и оставить четыре процента нестандарта?

Такой человек, едва родившись на свет, немедленно исполнял бы свое предназначение. Оно есть у каждого. Оно-то и составляет то необычное, что присутствует даже в самой заурядной жизни. Возможно, такой человек родился бы уже глубоким старцем. А может быть, и нет. Но в любом случае он жил бы недолго. Он мог бы родиться лишь для того, чтобы исполнить скрипичный концерт, написать стихотворение, спасти тонущего рыбака, проломить товарищу череп или выпить литр стеклоочистителя. После этого он сразу бы умер. Дело, ради которого он явился на свет, было бы сделано.

Данила Платонович, не имея понятия о генетическом устройстве людей, не мог и помыслить себе подобных вещей. Но интуитивно он подозревал, что тоскливые девяносто шесть процентов нуклеотидов и самой жизни уже отработаны. Осталось невероятное, и он знал, что именно в эти скорбные, омраченные инвалидностью дни свершается его миссия. Эта миссия – подвиг, и вот он его совершает. Судьбой назначено ему сверкнуть на прощание ослепительной вспышкой. Ради этого он дотянул до глубокой пенсии, ради этого Мухомор бродил по городу с палкой.

Подвиг его незаметен и скромен, и Данила Платоныч летит, рассекая стратосферу падающей звездой.

И очень приятно, когда смысл жизни приоткрывается хотя бы к ее закату, потому что от некоторых он ускользает вообще.

Дни потянулись снова, но это была славная вереница дней. Запорожников был строгий аккуратист и не любил панибратства. Не без простительной брезгливости он положился на Бармашова, доверился ему вполне, предоставил действовать на свое усмотрение. Ему тоже приходилось изображать дальнего родственника, которому не терпится уехать в Кемерово или на Таймыр, и родственник в его исполнении представал таким черствым и недружелюбным, что даже охотники за наследством испытывали сочувствие к одинокому Даниле Платонычу. И позволяли ему прожить неделей дольше, так что Бармашов немного привязывался к очередной сиделке и не без ответного сострадания сдавал ее соседям.

В милиции пришлось завести отдельную статью расходов: лекарства для Данилы Платоныча. Поначалу криминалисты пытались отделить зерна от плевел, рассортировать перепутанные таблетки, но после решили, что проще будет обновлять весь набор. Здоровье Данилы Платоновича топталось на месте, и он поглядывал на бегемота, который, как мерещилось Бармашову, тоже топтался, в унисон, словно хотел произнести: раз-два-взяли-побежали. Бармашов не мог ни взять, ни побежать. Правая рука костенела и сохла, нога не сгибалась. Словарный запас восстанавливался, да только наружу не торопился. Данила Платонович много думал, прибегая ко все более пышным умопостроениям, но собеседники этого не замечали. Они слышали то же, что и прежде.