Офицеры и джентльмены

– Ставлю один к десяти на то, что нас подберут. И один к пяти на то, что дойдем своим ходом. Мы недостаточно обеспечены всем необходимым. Ну как, идете?

Гай не стал производить расчеты. Этим утром ничто не поддавалось точной оценке. Он видел перед собой гостеприимное море и радовался тому, что кто-то снова решил взять события под контроль.

– Да, но мне надо поговорить со своими людьми.

Двигатель выпустил клуб маслянистого дыма, за которым последовала серия более тихих хлопков.

– Скажите им, чтобы решали побыстрее. Мы отойдем, как только эта штука заработает.

Своим подчиненным Гай сказал:

– Один шанс против пяти на то, что доберемся до места. Я иду. А вы решайте каждый за себя.

– Нет, сэр, благодарю, но только не я, – сказал сержант Смайли. – Я предпочитаю держаться суши.

Остальные солдаты разведывательного отделения молча покачали головами.

– А как вы, старшина? Можете быть уверены, что никакой моралист-теолог не обвинит вас в самоубийстве.

Старшина Людович обратил взор своих бесцветных глаз на море и ничего не ответил.

* * *

– Катер свободы отходит! – закричал саперный капитан. – Кто с нами?

– Иду! – крикнул в ответ Гай.

Уже находясь у борта лодки, он увидел за своей спиной Людовича. Машина заработала, заглушив звук шагов старшины. Через борт они лезли вместе. Один из стоящих в толпе крикнул:

– Удачи вам, парни!

И его пожелание сразу подхватили другие, но их голоса уже не были слышны за шумом двигателя.

Сапер уселся на руль. Катер двигался довольно быстро и скоро покинул покрытые масляными пятнами воды с плавающими в них отбросами. Вскоре они увидели, что все оставшиеся на берегу смотрят в небо.

– Опять пикировщики, – сказал сапер.

– Вообще-то все кончилось. Думаю, что они прилетели лишь для того, чтобы взглянуть на свою будущую добычу.

Похоже, что люди на берегу думали точно так же. Лишь немногие ушли в укрытие. Игра закончилась, счет подведен. Но в толпе начали рваться бомбы.

– Мерзавцы, – сказал сапер.

С лодки было видно, какой хаос начался на берегу. Один самолет, резко снизившись, пролетел над их головами и дал пулеметную очередь. Стрелок промахнулся, и самолет ушел. Больше никто не пытался причинить им вред. Гай увидел, как на опустевшем пирсе взорвалось еще несколько бомб. Он думал об отряде коммандос «X», о Берти и Эдди и в первую очередь об Айворе Клэре. Он думал обо всех тех, кто, оставаясь на своих постах, ждал неизбежного пленения. Никаких неотложных дел на лодке не было, и им не оставалось ничего иного, кроме как тихо сидеть под солнцем и вдыхать свежий бриз.

Таким вот образом они выпали «из общей картины».

7

Полнейшая тишина. Всепоглощающий покой. Тишина становилась приторно сладкой, как зрелый инжир, когда в госпитальные палаты проникал трепетный северо-западный ветер – ветер, который давным-давно надолго задержал на этих берегах Елену и Менелая.

Тишина целиком и полностью принадлежала Гаю, поскольку была исключительно его творением. За пределами палаты шумов было более чем достаточно. Радиоприемник в конце коридора и еще один где-то за окном. Звонили трамваи, в коридоре слышались шаги и голоса. В этот день, как и во все предыдущие, в палату Гая приходили люди и пытались завести с ним беседу. Он их слышал и понимал. Но у него не возникало соблазна вступить с ними в разговор, как у театрального зрителя не возникает желания отвечать на реплики актера, отделенного от него оркестровой ямой, огнями рампы и просцениумом. Он подобно путешественнику лежал в освещенной изнутри палатке, за тонкой оболочкой которой в темноте бродили людоеды.

В детстве Гай знал постоянно молчавшую женщину по имени миссис Барнет. Мама, навещая миссис Барнет, часто брала сына с собой. Женщина лежала в единственной комнате верхнего этажа коттеджа, в которой пахло парафином, геранью и самой миссис Барнет. На все вопросы матери отвечала племянница миссис Барнет – женщина, по стандартам Гая, весьма пожилая. Мама сидела на стоящем около кровати единственном стуле, а Гай стоял рядом, наблюдая за ними и разглядывая многочисленные религиозные статуэтки из гипса, расставленные вокруг ложа миссис Барнет. Когда они уходили, племянница от своего имени поблагодарила маму за все, что та принесла, и добавила:

– Тетушка бесконечно признательна, мэм, за ваши визиты.

Старуха всегда молчала. Она лежала, положив руки на лоскутное одеяло, и смотрела на закопченную керосиновой лампой бумагу, которой был оклеен потолок. При ярком свете на потолке появлялся красивый рисунок, очень похожий на тот, который был дома на крахмальной скатерти в столовой. Ее голова покоилась неподвижно, но глаза внимательно следили за всеми передвижениями в комнате. Кисти ее рук постоянно и едва заметно дрожали и подергивались. Лестница на верхний этаж была очень крутой, и в обоих ее концах находились тонюсенькие, крашенные под древесину двери. Старая племянница провожала их вниз в гостиную, а затем дальше на улицу, продолжая рассыпаться в благодарностях.

– Мамочка, почему мы навещаем миссис Барнет?

– Мы должны делать это. Она была такой уже тогда, когда я впервые появилась в Бруме.