Офицеры и джентльмены

События последнего дня настолько потрясли Гая, что на осмысление моральных проблем у него не осталось сил. Для Джулии Ститч подобных проблем не существовало. Старый друг оказался в беде, следовательно, надо действовать. Что касается Томми, то он неизменно руководствовался своим правилом: не гнать волну, если она не обещает в будущем карьерного роста. Если бы Айвор или кто-то другой во время боя поставил под угрозу положение части, Томми не колеблясь расстрелял бы его на месте. Но это – совсем другое дело. Сейчас не существовало никакой угрозы, кроме как угрозы репутации другого человека. Айвор повел себя отвратительно, но этим он не навредил никому, кроме самого себя. Сейчас он был далеко, и Томми сделает все, чтобы Айвор никогда не смог бы повторить то, что проделал на Крите. Его подразделение останется вдалеке до конца войны, а то, о чем говорят в лагере военнопленных, не окажет на ход победоносной войны никакого влияния. Возможно, позже, когда Томми встретит Айвора в «Беллами», его приветствие окажется менее сердечным, чем в прошлом. Но процесс в военном суде был для него делом немыслимым – во-первых, он вызвал бы бесконечные профессиональные осложнения, чреватые замедлением продвижения по службе, и, во-вторых, доставил бы радость врагу.

Гай подобными правилами поведения, увы, не руководствовался. Его теплые чувства к Айвору остались в прошлом, он больше не мог любить этого человека, поскольку тот, кто казался другом, на поверку оказался иллюзией. Гай, конечно, понимал, что война – череда неприятностей и оставляет мало надежд на лучшее. Но почему он находится здесь, в подвале принадлежащего миссис Ститч дома? Почему Эдди и Берти томятся в лагере военнопленных? Почему юный солдат все еще лежит незахороненный в оставленной жителями критской деревне? Разве все это не ради высшей справедливости?

Он пребывал в подобных размышлениях до тех пор, пока миссис Ститч не пригласила его на коктейль.

* * *

Дни шли за днями, а Гай продолжал валяться в шезлонге рядом с важно расхаживающими и вечно прихорашивающимися павлинами. Гости приходили как поодиночке, так и большими группами. В доме появлялись паши, придворные, дипломаты, политики, генералы, адмиралы, младшие офицеры, греки и египтяне, евреи и французы, но миссис Ститч никогда не оставляла Гая без внимания. Три или четыре раза в день она появлялась у него, чтобы сделать очередную инъекцию своего очарования.

– Вы никого не хотите пригласить? – поинтересовалась она однажды, составляя список гостей для очередного званого ужина.

– Хочу. Полковника Тикериджа. Я слышал, что он находится в лагере в Мариоуте. Вы с ним не знакомы, но он не может вам не понравиться.

– Я найду его для вас.

Наступил день 22 июня, Судный день для всего мира, для многих поколений, включая Гая Краучбека – одинокую бессмертную душу в теле выздоравливающего лейтенанта корпуса алебардщиков.

Элджернон Ститч, вернувшись на ланч, сообщил о вторжении в Россию. За столом находились лишь Джулия, Гай и две секретарши.

– Почему этот идиот не мог начать с России, – спросил Элджернон Ститч, – вместо того чтобы сажать нас в лужу?

– А это хорошо? – задала простой, как в школе, вопрос миссис Ститч.

– Трудно сказать. Эксперты не верят в то, что у России есть какие-либо шансы. Но зато у нее есть масса вещей, которые будут полезны для немцев.

– Что на это может сказать Уинстон?

– Поприветствует наших новых союзников, естественно. А что ему еще остается?

– Очень славно иметь союзника, – заметила миссис Ститч.

За ланчем говорили только о Пакте Молотова, о разделе Польши, об аннексии прибалтийских стран, о природных ресурсах Украины, о самолетах, дивизиях, средствах транспорта, Тильзите и Толстом, об общественном мнении Америки, о Японии и антикоминтерновском пакте – одним словом, о всем том, о чем толковал этим утром весь мир. Лишь Гай хранил молчание.

Миссис Ститч на миг прикоснулась к его лежащей на скатерти руке и спросила:

– Неважно себя чувствуете?

– Отвратительно.

– Развеселитесь. Ваш приятель придет на ужин.

Но Гай нуждался в чем-то более значительном, чем визит полковника Тикериджа.

Два года назад, в такой же солнечный и немного ветреный средиземноморский день, когда он прочитал о русско-немецком пакте, ему показалось, что десятилетие позора заканчивается и ему на смену приходит период разума и света. Все маски были сброшены, и перед ним стоял злобный и сильный враг. Мир вставал под ружье.

Теперь и эта иллюзия исчезла – исчезла, как киты и черепахи во время его плавания с Крита. Он вернулся из двухлетнего паломничества в Святую землю фантазий в прежний двусмысленный мир, где священники оказываются шпионами, отважные друзья – предателями, а его родную страну ведут по дороге бесчестья.

В тот же день он пришел в кухонный двор, где постоянно горела печь для сжигания мусора, и сунул в топку свою записную книжку. Это было символическое действо. Гай был похож на того парня в Сфакии, который разбирал свой пулемет и методично, одну за другой отправлял детали в портовые нечистоты. Бульк, бульк, бульк…

* * *