Офицеры и джентльмены

Только читатель афоризмов Людовика, обладающий недюжинной проницательностью, мог понять, что автор во время оно был в душе – или, точнее, в неких закоулках ума, близких к рудиментарным, – романтиком. Большинство тех, что весной 1940 года пошли добровольцами в диверсионно-десантный отряд, руководствовались, помимо желания служить родине, и другими мотивами. Некоторые попросту алкали освобождения от полковой муштры; многие желали производить впечатление на женщин; прочие, до сей поры ведшие жизнь сугубо заурядную, прониклись перспективой возродить собственное достоинство в глазах героев юности – легендарных исторических или вымышленных персонажей, имеющих обыкновение являться во сне выросшим мальчикам. В без пяти минут опубликованной работе Людовика ничто не говорило о его собственном видении себя. Школа в его случае поскупилась на модели рыцарского поведения. На службу в «Блюз», гарантировавшую близость к королю (и пышную экипировку), Людовика толкнула отнюдь не осведомленность по части лошадей и не страсть к последним. Людовик был горожанин. Запах конюшни не вызывал у него воспоминаний о сельской жизни либо об охоте. С сэром Ральфом он горя не знал; если у него и появлялся осознанный позыв к искуплению, выражения этот позыв не находил. И все-таки при первой же возможности Людовик вызвался работать в спецслужбах. Парни, вызвавшиеся одновременно с ним, теперь имели достаточно свободного времени на обдумывание собственных мотивов и самолечение от иллюзий – это время предоставили им различные лагеря военнопленных. Впрочем, времени хватало и у Людовика; правда, его излечению от иллюзий (при условии, что он вообще когда-либо ими страдал) предшествовало бегство с Крита. Были неделя в горах, два дня в пещере, приснопамятная ночь в лодке, вылившаяся в медаль «За заслуги» и офицерский чин, о которых Людовик никогда не говорил. А на вопросы, каковые имели место по возвращении из Африки, отвечал, что практически ничего не помнит (врачи сочувственно кивали: дескать, распространенный случай, после героизма и выносливости, проявленных в экстремальных условиях).

Последние два года жизни у Людовика, как и у Гая, протекли абсолютно бессобытийно.

Людовик был поспешно выписан из госпиталя и сразу отправлен в Соединенное Королевство для прохождения офицерской подготовки. Во время интервью не выказал предпочтения какому-либо роду войск. В механике он не разбирался. Его послали служить в разведкорпус, на тот момент находившийся в стадии формирования и расширения. Людовик посещал курсы, учился читать фотографии, сделанные с воздуха, опознавать врага по форме, вычислять боевой порядок, размечать карты, сопоставлять и резюмировать донесения с поля боя – словом, осваивал базовые навыки. Когда пришла пора распределять курсантов, на комиссию особое впечатление произвела довоенная служба Людовика в кавалерии; решили, что Людовик – прирожденный интендант. В итоге должность ему нашлась вдали от баталий и секретных департаментов, на существование которых лекторы даже намека не подпускали; должность, однако, в засекреченном месте, но таком, где риск рассекретить что-либо для Людовика сводился к нулю. Итак, Людовик стал командиром небольшой части, где мужчины, а порой и женщины, всех возрастов и национальностей, военнослужащие и штатские, в основном под явно вымышленными именами, учились прыгать с парашютом.

Если Людовик когда и мнил себя романтиком, теперь сей образ был наконец дискредитирован.

Утешение, приносимое одинокому Людовику занятиями изящной словесностью, постепенно переросло в священный восторг. Чем дальше Людовик был от общества себе подобных и чем реже слушал человеческую речь, тем настойчивее слова, как напечатанные, так и написанные от руки, вторгались в его сознание. Книги, которые Людовик читал, были книги о словах. Людовик не молился на ночь, однако сны его никогда не омрачались кошмарами, которые память могла бы припасти на темное время суток. Людовику снились слова; он просыпался оттого, что повторял их, будто зубрил словарь. Людовик подсел на английский язык, как на сильнодействующее лекарство.

Нет, не методично – с упоением трудился Людовик над записными книжками, сокращал формулировки, развивал мысли, шлифовал; то и дело обращался к Фаулеру[92], не пренебрегал и Роже[93]; писал и переписывал своим убористым бухгалтерским почерком, заполнял линованные листки, предоставляемые для нужд полка; ни одной живой душе не говорил о своей цели, пока наконец не было у него готово пятьдесят страниц формата тринадцать на семнадцать дюймов, кои он и отослал сэру Ральфу, не мнением его интересуясь, а с настоятельною просьбой найти издателя.