Офицеры и джентльмены

Сестры загодя выстелили края могилы мохом, листьями вечнозеленых растений и хризантемами. Кромка вызывала теперь ассоциации с рождественским венком. Четверо из похоронного бюро отработанным движением опустили гроб; последовали святая вода, кадило, молитвы, безмолвный «Отче наш», «Благословен», снова святая вода, «Из глубины воззвах к Тебе, Господи». Гай, Анджела и дядюшка Перегрин выступили вперед и по очереди окропили могилу. На том все было кончено.

Скорбящие вышли из-за оградки и побрели с кладбища. Зазвучали приглушенные разговоры. Анджела здоровалась с теми, кто не присутствовал на мессе. Дядюшка Перегрин выборочно приглашал на кофе. Уже на улице Гай столкнулся с лейтенантом Пэдфилдом.

– Очень мило, что вы пришли, – сказал он.

– Случай чрезвычайно знаменательный, – откликнулся лейтенант. «И что же он знаменует?» – хотелось спросить Гаю. Однако лейтенант продолжал: – Я сейчас в приемную. Меня мать-настоятельница пригласила.

«С ней-то ты на какой почве сошелся?» – едва не спросил Гай. Ограничился он вежливым:

– Дорогу знаете?

– Конечно.

Лорд-лейтенант не спешил уходить с кладбища, Бокс-Бендер околачивался возле него. Лорд-лейтенант произнес:

– Не смею беспокоить ни вашу супругу, ни племянника. Передайте им мои соболезнования.

Когда же Бокс-Бендер усаживал лорда-лейтенанта в автомобиль, добавил:

– Я всегда очень уважал вашего тестя. Правда, в последние десять лет, кажется, не видел его. Впрочем, и никто не видел. Но мистер Краучбек пользовался в графстве большим почетом.

Похоронная процессия развернулась. Напротив католической церкви и дома священника располагался «флигель», последнее здание на улице. Оштукатуренный фасад и новенькое крыльцо «флигеля» маскировали его солидный возраст. «Флигель» внаем не сдавался. В прошлом он выполнял различные функции; чаще всего – функцию вдовьего дома. Теперь там жил управляющий. Шторы, в ожидании похоронной процессии, были опущены. Здесь вообще царила тишина – улица фактически заканчивалась тупиком, а позади открывался парк. Именно во «флигеле» отец предлагал Гаю закончить свои дни.

Монастырская школа процветала; даже теперь, когда по всей стране самшит и тис забыли о ножницах садовника, а газоны распахивались и засевались чем-нибудь съедобным, при школе и газоны, и живые изгороди содержались в полном порядке.

В Брум-Холле газон у парадного входа охраняет башенка. Далее располагаются два четырехугольных дворика. Задумывались они в средневековом стиле, по сути, оформлены в стиле эпохи Карла I, как в каком-нибудь колледже. И как в большинстве колледжей, имеется здесь внушительная готическая пристройка. Возжелали ее Джарвис и Гермиона, и архитектора привлекли того самого, что строил им церковь. У главного входа, в окружении сестер, поджидала мать-настоятельница. В окнах верхних этажей, а также в окне башни, где когда-то томился в заточении Блаженный Джарвис Краучбек, застыли любопытные девичьи головки, ангельские вперемежку с карикатурными (ни дать ни взять барельеф из старой церкви).

В восемнадцатом веке потолок Большого холла отштукатурили. Джарвис с Гермионой штукатурку удалили, открыв деревянные балки. С дубовых панелей холодно поблескивало оружие из разных стран. Мальчиком Гай любил смотреть на острые грани, дробящие свет, и на округлые дула, свет смягчающие. Потом оружие продали, заодно с мебелью. На панелях теперь красовалось с полдюжины картин на религиозные темы, масштабных и лишенных искры Божией, картин того сорта, что обычно завещают монастырям – девятнадцатый век, гладенькая немецкая мазня, слюнявые благочестивые сцены уравновешиваются сценами гипертрофированных адских мук, всё – тяжелое наследие южного барокко. Над помостом, где панели простирались до самого потолка, имелся экран, как в кинематографе (на его месте прежде во множестве висели портреты Краучбеков), а в углу грудой были свалены стулья с полыми металлическими ножками и столбики для бадминтонной сетки. В этом холле монахини устроили для своих воспитанниц зону отдыха. Зимними вечерами девочки здесь танцевали парами под граммофон; здесь на почве недолюбленности зарождались – и расторгались, отравленные собственническими замашками, – болезненные девичьи дружбы. Здесь каждое лето давали концерт и спектакль (непременно костюмный, причем при выборе пьесы имели значение не только невинность сюжета, но и многочисленность действующих лиц, вкупе гарантировавшие скуку смертную).

Монахини накрыли длинный импровизированный стол, причем расстарались, в пику тяжелым временам. Недостаток продуктов компенсировался фантазией, проявленной при сервировке. Пироги из яичного порошка и скверной муки были украшены орехами и консервированными фруктами – их от щедрот своих ежемесячно присылала дружественная американская община (в те годы такие вот «непрошеные дары» украшали не один скудный стол). Баночную ветчину нарезали в виде трилистника. Старшие ученицы в синих форменных платьях разносили в кофейниках подсахариненный кофе. Бокс-Бендеру хотелось курить; он не знал, можно ли, поразмыслил и решил, что нельзя.