Офицеры и джентльмены

Все ранние воспоминания Гая размещались в этих просторных залах; залы были точно главный штаб некоего правящего режима, справедливого, разумного – одним словом, совершенного. Как с типичным штабом ассоциируются звуки пишущей машинки и морзянки, так в память Гая этот разгромленный теперь штаб впечатался стуком лошадиных копыт по мощеному двору и скрежетом грабель по гравию. Однако при слове «главнокомандующий» Гаю представилась бы мать. Он вспоминал расстеленную на ковре газету, на ней россыпью цветочные лепестки – мама сушила их для ароматических смесей. Вот она идет с ним вдоль озера, вертя зонтик от солнца, вот в зимний полдень помогает наклеивать в альбом газетные вырезки. Здесь она и умерла, и дом будто лишился души. Образ отца как человека состоятельного и влиятельного, напротив, Гаева память удержать не могла. Мистер Краучбек, хотя дела его сильно пошатнулись, до самого отъезда из Брум-Холла ревностно исполнял свои обязанности – заседал в совете графства, посещал тюрьмы, больницы и дома скорби, председательствовал в многочисленных обществах, заведовал школами и благотворительными фондами, открывал ярмарки и представления и после целого дня трудов возвращался в дом, полный гостей. Однако же Гай видел его исключительно отшельником, пропахшим псиной и табаком, доживающим век в приморской гостинице. Этому образу он и молился нынче утром.

– Нет, – сказал Гай. – Пусть все вещи остаются в Мэтчете.

Во двор спустился дядюшка Перегрин.

– Гай, пойди попрощайся с матерью-настоятельницей. Нам пора. Поезд через двадцать минут. Экипаж заказать не получилось.

По дороге на станцию мисс Вейвсур села рядом с Гаем.

– Не знаю, – начала она издалека, – может, вы сочтете меня назойливой – или не в меру сентиментальной, – только мне бы очень-очень хотелось иметь какую-нибудь вещицу вашего отца, на память о нем; абсолютно все равно какую. Вы не могли бы выделить что-нибудь?

– Разумеется, мисс Вейвсур. Мне следовало самому об этом подумать. Что именно вам бы хотелось получить? Видите ли, у отца личных вещей было совсем немного.

– Ну, например, – если, конечно, больше никто не претендует на эту вещь, и, право же, не представляю, кто бы мог претендовать, кто бы польстился, – так вот, я говорю о старой табакерке. Вы не против отдать табакерку?

– Да, пожалуйста, забирайте. Только, может, нашлась бы вещь более, гм, личная – книга, например? Или трость?

– Спасибо, но мне хотелось бы именно табакерку, если, конечно, я не слишком назойлива. Мне кажется, табакерки в своем роде – вещи чрезвычайно личные. Наверно, вы сочтете меня глупой…

– Табакерка так табакерка. Берите, раз вам так хочется.

– Ох, спасибо. Не могу выразить, до чего я вам благодарна. Я уезжаю из Мэтчета. Катберты стали ужасно невнимательные, крайне бестактные. Ваш отец одним своим присутствием скрашивал мое пребывание у них в гостинице. Я унесу только запах, такой характерный, такой сугубо личный. Ну да кому я рассказываю.

* * *

Бокс-Бендер в Лондон не вернулся. У него был запас «парламентского» бензина, однако Анджела весь бензин извела на поездку в Брум-Холл. Супруги Бокс-Бендер вместе с ретривером Феликсом отправились в Котсволдс.

В тот вечер Бокс-Бендер сказал жене:

– Твой отец пользовался огромным уважением.

– Эта фраза целый день на все лады звучала, разве нет?

– Ты говорила со стряпчим?

– Говорила.

– И я говорил. Ты вот, к примеру, знала, что у твоего отца столько денег? Разумеется, Энджи, это твои деньги, только теперь они очень кстати пришлись бы. Там о пенсиях речь была. А ты, кстати, не обязана эту практику поддерживать.

– Не обязана, но мы с Гаем решили делать как папа и будем делать как папа.

– А ты не думала, что далеко не все иждивенцы эти деньги заслужили? Надо бы навести справки. В конце концов, твой отец был человек не в меру легковерный. А у нас с каждым годом расходов все больше. Вот вернутся девочки из Америки, то-то головы кругом от счетов пойдут. Гаю-то что? У него ни жены, ни детей. И долю свою он получил, еще когда в Кению собирался. Да кому я рассказываю? У него никаких прав на дополнительные деньги рассчитывать.

– Мы с Гаем будем продолжать выплачивать пенсии.

– Как знаешь, Энджи, как знаешь. Дело твое. Я просто подумал, надо бы прояснить. Ну да ваши иждивенцы все равно рано или поздно перемрут.

4

Во второй раз доктор Путток встретил Вирджинию Трой с особой сердечностью.

– Миссис Трой, я счастлив сообщить вам, что результат положительный.

– То есть я все-таки беременна?

– Вне всякого сомнения. Эти новые тесты чрезвычайно точные.

– Какой ужас.

– Дорогая моя миссис Трой, уверяю вас, причин для беспокойства нет. Да, вам тридцать три года. Конечно, как правило, женщинам рекомендуют впервые испытать счастье материнства несколько раньше, однако состояние вашего здоровья просто великолепное. Лично я никаких осложнений не прогнозирую. Пока ведите свой обычный образ жизни, а ко мне придете через три недели – единственно с целью убедиться, что беременность протекает по плану.

– По какому еще плану? У меня не может быть ребенка.