Офицеры и джентльмены

Ветер утих. На базе, думал Гай, должно быть, готовятся к пятому прыжку. Предпринимая нечеловеческие усилия, кривясь от боли и цепляясь за спинки пустых коек, Гай доковылял до дверей. В углу стояла практически лысая щетка – предполагалось, что ею санитар подметает полы. Гай воспользовался щеткой как костылем и вышел наконец из палатки. Он быстро сориентировался на местности. Ему требовалось всего-то пройти заасфальтированный дворик до офицерской столовой – расстояние, которого здоровый человек и не заметил бы. Впервые с момента неудачного приземления Гай в полной мере ощутил боль в колене. Уже через пятьдесят шагов он взмок как мышь. Раннее ноябрьское утро дышало промозглостью. Конечно, в полку алебардщиков старания Гая не остались бы незамеченными; здесь никому не было до него дела, никто не стал бы ни останавливать его, ни помогать ему.

Наконец Гай обрушился в кресло.

Два летчика смерили его сонными взглядами, однако появление калеки в пижаме восприняли с тем же безразличием, с каким несколько дней назад встретили мужчину в военной форме, прибывшего с новой партией будущих парашютистов. Гай, стараясь перекричать музыку, обратился к одному из них:

– Я хочу написать письмо.

– Валяйте. Мне это не помешает.

– А есть у вас такие вещи, как лист бумаги и ручка?

– Я ничего подобного не наблюдаю, а вы?

– Что же вы делаете, когда вам надо написать письмо?

– Меня мой старик так учил: никогда, говаривал, ничего бумаге не доверяй.

Летчики по очереди зевнули. Затем один вышел, а новый вошел.

Гай уселся в кресло и стал ждать. Не напрасно: через час прибыла партия парашютистов, на сей раз во главе с капитаном Фриментлом.

Капитан по работе с личным составом успел применить к Гаеву исчезновению пословицу «Утро вечера мудренее», причем применить два раза. Капитан больше не придавал значения де Сузиным «гипотезам», однако аура зловещей загадочности никуда не делась – явление Гая во фланелевой пижаме и чуть ли не верхом на плешивой щетке застало капитана врасплох. Он бочком приблизился к Гаю.

– Слава богу, вы пришли, – выдохнул Гай. До сих пор никто не обращался к капитану Фриментлу с такою теплотой.

– Нужно обсудить пару вопросов с командиром.

– Вы должны помочь мне выбраться отсюда.

За плечами капитана Фриментла было три с лишним года армейской жизни; не успел Гай перечислить свои претензии, как капитан уже испустил вздох облегчения:

– Это не мое дело. По вопросу выписки из госпиталя обращайтесь к главврачу.

– Нет там никакого главврача. Только санитар, и тот неадекватный.

– Неадекватный санитар не годится. Нужна подпись главврача.

Одиннадцать «клиентов» сидели насупившись. Былое оживление потонуло в страхах. Этот последний прыжок они воспринимали как неприятную и ненужную обязанность. Де Суза заметил Гая и приблизился.

– А, дядя! Рад, что ты здоров и бодр.

Гай уже сделал свое дело – послужил музой для изголодавшегося де Сузиного воображения, помог скоротать скучный день. Больше из его персоны ничего выжать было нельзя. Де Суза хотел сейчас только одного – поскорее прыгнуть и вернуться в Лондон, к своей девушке.

– Фрэнк, я с ума схожу.

– Да, – с готовностью закивал де Суза. – Да-да, сходишь.

– Капитан по работе с личным составом говорит, что ничего не может для меня сделать.

– Он и правда не может. Абсолютно ничего. Ну, дружище, я рад, что ты в порядке. Ладно, кажется, нас в самолет зовут.

– Фрэнк, ты помнишь Джамбо Троттера? Мы еще в казарме вместе были?

– Нет. Веришь – не помню, хоть убей.

– Джамбо бы мне помог. Слушай, Фрэнк, пожалуйста, позвони ему, как только в Лондон вернешься. Расскажи, что со мной случилось и где я нахожусь. Сейчас я тебе телефон запишу.

– А вернусь ли я? Вот какой вопрос в настоящий момент занимает меня более всего. Мы подвергаем жизнь опасности всякий раз, когда поднимаемся в самолет – или, точнее, когда покидаем самолет. Может, завтра я буду лежать на соседней койке, без сознания. Может, я и вовсе буду мертв. Говорят, мы сами роем себе могилу – именно так выразился ведущий инструктор, я только цитирую – так вот, если парашют не раскрывается, парашютист взрывает землю ногами и уходит на глубину в пять футов. Остается только с краев лопатами подгрести, разровнять да притоптать. Я Гилпину постоянно напоминаю о возможности такого исхода. «Та нежная земля нежнейший прах таит». В моем случае «некий уголок средь поля на чужбине»[120] будет навеки англо-сефардский.

– Фрэнк, ты позвонишь Джамбо?

– Если выживу, дядя, обязательно позвоню.

Гай проковылял обратно в палатку.

– Вы не замерзли? – осведомился убежденный отказник.

– Замерз. Как собака.

– А я-то думаю, кто мою щетку взял.

Гай, совершенно измученный, лег. Загипсованная нога, кажется, еще никогда так не болела. Вскоре убежденный отказник принес чаю.