Офицеры и джентльмены

Транзитный лагерь, несмотря на все усилия Джамбо обеспечить Гаю привилегированное положение (в последний год Джамбо стал считать Гая почти сверстником; Гай более не казался Джамбо предприимчивым временным офицером – он казался теперь бывалым алебардщиком, жестоко и несправедливо, как и сам Джамбо, разжалованным, сброшенным со счетов), – так вот, транзитный лагерь был далеко не идеальным местом для человека, прикованного к постели. Когда речь шла об уходе ранним утром в ГУРНО или о возвращении поздней ночью из «Беллами» – тогда да, тогда лагерь был в самый раз. Но попробуй поторчи здесь и день и ночь – да не одну ночь, да не простую ночь, а ночь мучительную, бессонную, с пульсирующей болью и мертвым грузом гипса. В первые двое суток Гай уже само отсутствие музыки и навязчивых услуг убежденного отказника почитал за счастье; потом его охватила беспокойная тоска. Джамбо это заметил.

– Тебе надо больше с людьми общаться, – сказал Джамбо. – Здесь по временам довольно кисло. И женщин практически нет. А штатских и вовсе не пускают. Может, тебя кто-нибудь приютит? Выписаться – раз плюнуть.

Гай стал прикидывать. Артур Бокс-Бендер? Точно не обрадуется. Кёрсти Килбэнок? У нее Вирджиния поселилась.

– Никто меня не приютит, – вздохнул Гай.

– Жалко. А давай я записку в твой клуб отправлю? Может, швейцар даст знать твоим приятелям, и они тебя навестят. Кстати, как нынче колено?

Травма не казалась серьезной – что-то хрустнуло, что-то вывернулось не в ту сторону. Состояние Гая было лишь на йоту хуже, чем после памятного вечера у алебардщиков; только теперь он не мог самостоятельно передвигаться и страдал от боли. Икра и лодыжка отекли под гипсом.

– Пожалуй, без этой штуки я чувствовал бы себя лучше.

– А кто ее налепил?

– Один эскулап на авиабазе.

– Мы тебя мигом избавим, – пообещал Джамбо. – Я прямо сейчас пришлю нормального врача.

И действительно, очень скоро с ножницами явился майор медицинского военного корпуса его величества (не обремененный, в силу своей должности, многочисленными обязанностями) и со знанием дела избавил Гая от оков.

– Полагаю, я правильно поступил, – заметил майор по окончании процедуры. – Мне должны были прислать рентгеновские снимки, но, конечно, не прислали. Вам теперь удобнее?

– Еще бы.

– Ну, да это едва ли не самое главное. Пожалуй, прогревания бы тоже не помешали. Пришлю к вам терапевта с лампой.

Реинкарнация Флоранс Найтингейл так и не появилась. Отек икры и лодыжки слегка уменьшился, зато распухло колено. Гая перестала терзать непрерывная боль – теперь его терзали серии жестоких спазмов при всякой попытке пошевелиться. В целом спазмы были предпочтительнее.

Записка к швейцару «Беллами» незамедлительно дала результат – Гая навестил лейтенант Пэдфилд. Он явился утром, когда большая часть мужчин и женщин в Лондоне изображали видимость деятельности, и принес последний номер «Спасения» и статуэтку мистера Гладстона[123], изготовленную в графстве Стаффордшир; принес он также великолепный букет хризантем, правда, не для Гая.

– Вот, еду в Дорчестер, – пояснил Пэдфилд. – Руби вчера ужасно опростоволосилась. Вообразите, один наш генерал – большой поклонник «Питера Пэна». Так Руби пригласила его на ужин, пообещала, что придет сэр Джеймс Барри. Она и меня позвала, добрая душа. Я еще удивился: надо же, Барри до сих пор жив. Разумеется, он давно умер. Мы его час прождали. Наконец Руби позвонила, чтобы несли ужин, а ей говорят: обслуживание номеров прекращено, и вообще, тревогу объявили, вы что, не слышали. Руби лишь вздохнула: «Подумать только, он в бомбоубежище. По-моему, в его возрасте это как минимум нелепо». Короче, мы остались без ужина. Генерал очень расстроился, да и Руби тоже.

– Да, Лут, нелегко вам живется.

– В Нью-Йорке такое сплошь и рядом происходит. По крайней мере, так мне рассказывали. Потому что все секретари, ведающие приемом гостей, сейчас в Вашингтоне. Вот я и подумал, что цветы…

– Отнесите Руби заодно и мистера Гладстона. Очень мило, что вы хотели меня подбодрить, но сами видите – здесь для него нет подходящего места.

– Думаете, он ей понравится? У нее все безделушки из Франции.

– Ее муж состоял в кабинете Асквита[124].

– Верно. Я позабыл. Тогда другое дело. Ну, мне пора. – Лейтенант мешкал в дверях, вертел керамического Гладстона. – Кстати, Гленобаны многократно выразили вам сочувствие.

– Не знаю никаких Гленобанов.

– А еще вам выражал сочувствие ваш дядюшка Перегрин. В высшей степени знаменательная личность. Знаете, я все-таки склонен считать, что мистер Гладстон не совсем впишется в обстановку гостиной Руби.

– Тогда подарите его Гленобанам.

– Разве они придерживаются либеральных взглядов?

– Наверняка. Они же шотландцы.

– Пожалуй, обменяю-ка я его на горца. Был там, в лавочке, премилый керамический горец.

– По-моему, Гленобаны куда больше обрадуются мистеру Гладстону.

– Ну, может.

Наконец лейтенант Пэдфилд ушел совершать акт милосердия, а Гай остался наедине со «Спасением».