Офицеры и джентльмены

Ежедневный туалет давно не вызывал у Вирджинии радостной дрожи, нынче же вечером она и вовсе пережила несколько неприятных минут. Кёрсти уехала – у ее сына в школе был праздник по случаю Дня святого Николая, – и Вирджинии пришлось без спросу взять кое-что из вещей, которые она недавно продала Кёрсти. Беременности пока не было заметно; Гай также не видел ни следа многочисленных перипетий, постигших Вирджинию с момента их последней встречи. Вирджиния устремилась к нему, чмокнула в щеку и проворковала:

– Милый! Сколько же мы не виделись!

– С 14 февраля 1940 года.

– Неужели так долго? Ну и память у тебя.

– Просто это был очень важный день в моей жизни. Скверный день. Переломный, если хочешь… Я слышал о тебе. Ты работаешь в конторе Йэна и живешь в его доме.

– И все? А гадкого тебе ничего не рассказывали?

– Рассказывали.

– О Триммере?

– Да. Я слышал эту историю от Килбэнока.

– Килбэнок говорил правду. – Вирджинию передернуло. – Чего только не случается. Впрочем, все кончено. Тяжело же мне далась эта война. Лучше бы я в Америке осталась. Сначала было забавно, но это быстро прошло.

– Я то же самое чувствую, – подхватил Гай. – Только по другому поводу. За последние два года ничего не случилось, будто и нет никакой войны. Тоска.

– Почему ты не приходил ко мне?

– Во время нашей последней встречи я, если помнишь, выставил себя законченным ослом.

– Ты про это. Люди себя еще и не такими ослами выставляют, можешь мне поверить. Я давно забыла.

– Зато я не забыл.

– Глупыш, – пропела Вирджиния.

Она подвинула стул, закурила и стала заботливо расспрашивать Гая о травме.

– Какой ты смелый. Нет, ты правда ужасно смелый. Надо же, ты прыгал с парашютом. Я и находиться-то в самолете боюсь, что уж говорить о прыжках. – Помедлив, Вирджиния произнесла: – Мне очень жаль, что твой отец умер.

– Я до последнего времени думал, он проживет куда дольше.

– Мне бы хотелось еще раз его увидеть. Правда, он бы вряд ли согласился.

– Он больше не приезжал в Лондон.

Вирджиния впервые с момента прихода оглядела мрачную комнату.

– Гай, что ты здесь делаешь? Йэн с Кёрсти сказали, ты теперь богатый.

– Они забегают вперед. Адвокаты еще хлопочут. Хотя да: мое положение, возможно, и правда скоро улучшится.

– А я вконец разорена, – призналась Вирджиния.

– Вот от кого не ожидал.

– Тебя ждет еще много сюрпризов. Я очень изменилась. Чем бы тебя развлечь? Помнишь, как мы играли в пике?

– С тех пор я не играл. Да и карт дядя Перегрин наверняка не держит.

– Хочешь, я завтра принесу колоду?

– А ты и завтра придешь?

– Конечно. То есть если ты не против.

Прежде чем Гай успел ответить, дверь отворилась, и в проеме возник дядюшка Перегрин.

– Я, Гай, только хотел удостовериться, что ты в порядке.

Чего он ожидал? Занесенного над Гаем кинжала? Сцены совращения? Дядюшка смотрел на Гая и Вирджинию испытующе, как смотрели государственные мужи на Сфинкса – не слишком рассчитывая, что Сфинкс начнет вещать, однако смутно подозревая наличие проблем вне своей компетенции. Вторая причина дядюшкиного вторжения была проще – ему хотелось еще раз взглянуть на Вирджинию. Он в целом не привык к таким посетительницам, Вирджиния же представлялась ему фигурой почти библейской. Начитанный, немало поездивший, превосходно информированный, Перегрин Краучбек, однако, был чужим в этом мире. Он не понимал, что Ральф Бромптон смеется над ним; шутки, во время о́но отпускавшиеся Бромптоном (Вирджиния, дескать, и Блудница в Пурпуре, и роковая женщина, повинная в прекращении рода Краучбеков), принимались Перегрином за чистую монету. Нет, ему было не дано прочесть бледный, однако нестираемый автограф упадка, деградации и отчаяния, столь хорошо заметный более острому глазу. Проводив Вирджинию к Гаю, Перегрин и не думал снова браться за книгу. Он стоял у камина и размышлял об увиденном. А вернулся, чтобы убедиться в правильности первого впечатления.

– К сожалению, не могу предложить вам коктейль.

– Какой коктейль, о чем вы говорите.

– У Гая обычно водится джин.

– Был, да весь вышел, – отозвался Гай. – Теперь надо ждать Джамбо.

Дядюшка Перегрин стоял как зачарованный, не в силах сдвинуться с места. Наваждение разрушила сама Вирджиния.

– Мне пора бежать, – сказала она, хотя дел у нее не было никаких. – Но я не надолго прощаюсь. Теперь я знаю, что тебе нужно: карты и джин. Ничего, если за них платить придется?

Дядюшка Перегрин проводил ее до дверей, потом до лифта, потом долго стоял с ней на погруженном во тьму крыльце и смотрел в сырую ночь.

– Я за вас волнуюсь. Взяли бы такси.

– Мне на Итон-террас. Пройдусь, подышу воздухом.

– До Итон-террас далеко. Давайте я вас провожу.

– Не будьте идиотом. – И Вирджиния сделала шаг под дождь. – Завтра увидимся.