Офицеры и джентльмены

– Знаете, о том, как мы в прежние годы справляли Рождество, только ваше присутствие и напоминает. Славно, что вы всегда к нам приезжаете. Очень трогательная преданность. Тем более что дорога нынче такая утомительная. Как вы думаете, скоро все пойдет по-старому?

– О нет, – отвечал Перегрин Краучбек. – По-старому никогда не пойдет.

* * *

Тем временем Гай с Вирджинией были в Лондоне. Вдвоем. Вирджиния произнесла:

– Слава богу, ГУРНО не имеет глупой привычки справлять Рождество отдельно для сотрудников.

– В Полку алебардщиков нас заставляли ходить на мессу с сержантами, а сержанты пытались нас напоить. А в некоторых полках, говорят, офицерам за ужином приходится прислуживать солдатам.

– Да, я фотографии видела. Что, Перегрин уехал?

– Он всегда на Рождество уезжает. К одним и тем же людям. Он тебе что-нибудь подарил?

– Ничегошеньки. Я еще думала: подарит – не подарит. Наверно, просто не придумал, какой подарок будет уместен. После нашего с ним рыбного ужина Перегрин как-то охладел.

– Мне он сказал, что у тебя Виды.

– На него?

– На меня.

– Ну да, ну Виды, – не стала отпираться Вирджиния. – Зато у Перегрина были виды на меня.

– Серьезно?

– Какое там «серьезно»! У вас, у Краучбеков, одна проблема – вашему роду пришел декаданс.

– Декаданс, Вирджиния, прийти не может. Ты, верно, хотела сказать – конец? Надо называть вещи своими именами.

– Нет, я хотела сказать «декаданс» – звучит не так фатально. А тебе все бы ошибки искать. Перегрин вот тоже мне чуть ли не целую лекцию прочитал на тему, из латыни или из греческого слово «гомосексуалист».

– Ты что же, с ним о гомосексуалистах говорила? Зачем? Но ты хотя бы не считаешь его гомосексуалистом?

– Не считаю. Просто, по-моему, вы, Краучбеки, все до одного слишком рафинированные, потому и в постели как ледышки.

– Одно из другого не вытекает. Вспомни хоть Тулуз-Лотрека.

– Черт возьми, Гай, до чего же ты строптивый – никак тебя не укротить.

Разговор сильно смахивал на тяжеловеснейший диалог из тяжеловеснейшей салонной пьесы. И Гаю, и Вирджинии было не по себе.

– Вы вымираете. Скоро Краучбеков вовсе не останется, – продолжала Вирджиния. – Говорят, даже сын Анджелы хочет постричься в монахи. И почему вы, Краучбеки, так редко и кисло…тесь? – Вирджиния опять употребила непечатное слово, причем не имея в виду никого обидеть.

– Насчет остальных не скажу. А я… Просто для меня это должно быть по любви. А я больше не могу любить.

– Даже меня?

– Даже тебя, Вирджиния. Я думал, ты сама догадалась.

– Поди тут догадайся, когда еще совсем недавно столько народу с ума по мне сходило. Кстати, ты, Гай, тоже ведь сходил – тогда, в «Клэридже»?

– Любовь тут ни при чем, – отвечал Гай. – Хочешь – верь, хочешь – нет, а во всем виноваты алебардщики.

– Кажется, я тебя поняла.

Вирджиния сидела подле Гаевой кровати, смотрела ему в лицо. Между ними был плетеный столик-поднос, на котором они играли в пике. Вирджиния запустила руку – легкую, ласкающую руку – Гаю под одеяло. Гай отпрянул, и боль от этого внезапного инстинктивного движения исказила его лицо.

– Нет, – констатировала Вирджиния. – Огонь желанья не горит.

– Мне жаль.

– Не очень-то девушке приятно, когда ей этакие рожи корчат.

– Это из-за колена. Я же сказал, что мне жаль! – Гаю действительно было жаль так унижать некогда любимую женщину.