Офицеры и джентльмены

– А тебе не приходило в голову, что у сильных и чувства сильнее, в том числе чувство боли?

– Перестань, Гай! Тебе сорок лет. В твои годы в странствующего рыцаря играть – это, извини, просто смешно. Йэн вообще думает, что ты сумасшедший. В прямом смысле слова. Вот хоть одно здравое соображение приведи, зачем тебе это надо.

Гай внимательно смотрел на Кёрсти. Вопрос был для него не нов. Несколько дней назад его уже об этом спрашивали, и он ответил. «Странствующие рыцари, – сказал тогда Гай, – ездили по белу свету и искали, какой бы подвиг совершить. Я за собой не то что подвига – доброго или хотя бы бескорыстного поступка не припомню. А все потому, что не дал себе труда поискать нуждающихся в помощи. И вот, совершенно неожиданно, мне представилась возможность; американцы, наверно, сказали бы, что это „выходит за рамки чувства долга“. Согласен: мое поведение нехарактерно для офицера и джентльмена; надо мной, скорее всего, станут смеяться в „Беллами“».

Кёрсти же Гай сказал следующее:

– Конечно, Вирджиния сильная. Она бы и без меня выжила. Своим поступком я ее не изменю. Все это мне известно. Только, видишь ли, есть и еще одна, – Гай хотел сказать «душа», потом сообразил, что для непоколебимой шотландки Кёрсти это слово – звук пустой, – есть и еще одна жизнь, которую нужно принять в расчет. Сама подумай, что может статься с нежеланным ребенком, рожденным в сорок четвертом году?

– Это не твое дело.

– Нет, теперь мое. Меня попросили о помощи, и с этой минуты дело стало моим.

– Милый Гай, знаешь, сколько в мире нежеланных детей? Половина населения Европы – бездомные, либо беженцы, либо военнопленные. Один спасенный ребенок – капля в море.

– Ни для беженцев, ни для военнопленных я ничего сделать не в силах. Я могу спасти только одного ребенка. На самом деле только я и могу. Я для Вирджинии – последняя надежда. У меня выбора нет, неужели ты не понимаешь?

– Где уж мне. Йэн прав – ты рехнулся.

И Кёрсти ушла. Она и сразу была на взводе, а теперь просто кипела от праведного гнева.

Зря я взялся объяснять, досадовал на себя Гай. Разве не сказал мудрый человек: «Все различия – чисто теологические»? И Гай снова стал читать отцовское письмо: «Количественные критерии неуместны. Спасение хотя бы одной души уже есть полная компенсация так называемой „потери лица“, сколь бы многократной ни была последняя».

Книга третья Стремление к смерти

1

«Дакота» летел над морем, затем сделал вираж в сторону побережья. Пассажиры, англичане и американцы, все как один вялые, апатичные, все мужеского пола, принадлежащие ко всем возможным родам войск и сплошь низшие чины, корчились на металлических скамейках – бедняг нещадно болтало. Полет над Северной Африкой и Гибралтаром проходил тяжело и постоянно прерывался никем не объясняемыми посадками. Уже давно пробило полдень, а люди с рассвета маковой росинки во рту не держали. В Англии Гай прыгал с самолета другой модели. Из тех, кто погрузился в самолет вместе с Гаем, до Бари не долетел ни один. Гай сидел скрючившись, смотрел в иллюминатор. На долю секунды мелькнул цветущий миндаль, целый сад – близился март, самое время цветения. Вскоре Гай был уже на земле, в компании вещмешка и ранца, и рапортовал о прибытии.

По инструкции он должен был немедленно рапортовать в Штаб Британской миссии антифашистских сил Национального освобождения (в данном случае освобождения Адриатики).

Гая встречали. В тени мрачного здания новой части города, где разместилась его организация, поджидал джип. Ничто не напоминало об Италии, которую Гай знал и любил, – об Италии, куда мальчиком он приезжал на каникулы и где позднее, раздавленный, опустошенный, нашел убежище.

Часовой гостеприимства не проявил:

– Сэр, ваш пропуск действителен только для внутренних войск. Здесь он не годится.

Гай и правда сохранил пропуск из ГУРНО.

– Ничего не знаю, сэр.

– У меня приказ рапортовать бригадиру Кейпу.

– Его сегодня нет. Придется вам подождать и побеседовать с офицером безопасности. Эй, Рон! – позвал часовой. – Доложи капитану Гилпину, что здесь один офицер имеет донесение для бригадира.

Несколько минут Гай простоял в темном коридоре. Здание строилось в дофашистскую эпоху, в традиционном стиле, вокруг затененного внутреннего дворика. Широкая каменная лестница с почти плоскими ступенями вела вверх, в темноту – стеклянная крыша разбилась, стекло заменили просмоленной бумагой.

– Теперь свет должен бы все время поступать, а вот не поступает, – констатировал часовой.

Наконец из полумрака явился Гилпин.

– Слушаю вас. Чем могу помочь?

– Гилпин, ты меня разве не помнишь? Мы вместе в парашютной школе учились. Там еще де Суза был.

– Де Суза на задании. Чего конкретно вы хотите?

Гай предъявил наряд на перевозку.

– Никогда таких не видел.

– Вы ведь не воображаете, что документ поддельный?

– Мне должны были прислать копию. И я ничего не воображаю. А меры предосторожности соблюдать нам по инструкции положено. – В полумраке коридора Гилпин принялся вертеть наряд так и эдак, вторично его перечитал. И снова пошел в атаку. – Не очень-то вы к нам спешили.