Офицеры и джентльмены

Гай вышел сам – и обнаружил толпу. Толпа занимала весь двор и еще аллею. В глаза Гаю бросилось несколько человек детей, но преобладали траченные временем лица. Эти люди казались слишком старыми для родителей, а может, их изменили многочисленные лишения. В Бигое все, кроме крестьянок, ходили в лохмотьях, в то время как партизаны держали полковых цирюльников и с достоинством носили свою потрепанную форму. Евреи же, в длиннополых остатках прежнего благополучия, являли собою зрелище гротескное. Лица их почти утратили отпечаток избранного народа. Попадались, конечно, стопроцентные семиты, но большинство были белокурые, курносые и скуластые потомки славян, принявшие иудейскую веру через много лет после Рассеяния. Пожалуй, редкий из стоявших перед Гаем поклонялся теперь своему Богу так, как завещали предки.

При Гаевом появлении перешептывания стихли. Вперед вышли трое – моложавая женщина, приятнее и опрятнее прочих, и два согбенных старца. Женщина спросила, говорит ли Гай по-итальянски, и в ответ на его кивок представила своих товарищей – бакалейщика из Мостара и стряпчего из Загреба, – а сама представилась жительницей Фьюме, женою венгерского инженера.

Бакич затараторил на сербохорватском. Трое уполномоченных беспомощно замолчали.

– Я сказать эти люди, – пояснил Бакич Гаю, – лучше им говорить на славянский язык. Я буду переводить.

– Я знаю только немецкий и итальянский, – сникла женщина.

– Будем говорить по-итальянски, – отрезал Гай. – Всех вас я не могу пригласить в помещение. Синьора, заходите вы и ваши спутники. Остальные пусть подождут на улице.

Бакич нахмурился. Толпа зароптала. Наконец трое уполномоченных, неловко и часто кланяясь, тщательно вытерли ноги в видавших виды ботинках, прежде чем ступить на скрипучий дощатый пол Гаева обиталища.

– Бакич, вы мне не понадобитесь.

Шпион вышел строить евреев. Вскоре все они были вытеснены со двора и сбиты в кучу в аллее.

У Гая в приемной имелось только два стула. Он сел сам и предложил сесть женщине. Старики встали плечом к плечу за ее спиной и принялись суфлировать. Между собой они говорили на смеси немецкого с сербохорватским; стряпчий знал по-итальянски – немного, но вполне достаточно, чтобы внимательно слушать женщину и каждые две секунды перебивать ее. Бакалейщик уставился в пол и, казалось, не проявлял интереса к происходящему. Его уполномочили, потому что он был человек уважаемый и пользовался доверием у своих. Он владел целой сетью магазинов во всех боснийских деревнях.

С внезапною горячностью женщина, мадам Каний, тряхнула головой, будто отмахнулась от советчиков. Там, под дверью, говорила она, собрались те, что выжили в итальянском концентрационном лагере на острове Раб. Большинство – югославы, но есть и беженцы из Центральной Европы, она сама в их числе. Она с мужем в 1939-м собиралась в Австралию, и документы были в порядке; мужу предложили работу в Брисбене. Но тут началась война.

После бегства короля усташи принялись уничтожать евреев. Итальянцы их согнали, точно скот, и вывезли на остров в Адриатическом море. Потом итальянцы капитулировали, несколько недель побережье удерживали партизаны. Они переправили евреев на Большую землю, всех, кто казался пригодным для квалифицированного труда, мобилизовали, остальных заперли. Мужа мадам Каний взяли в армейский штаб электриком. Потом пришли немцы; партизаны сбежали, прихватив с собой евреев. И вот они здесь, в Бигое; их сто восемь человек, и они, можно сказать, голодают.

– Ну, поздравляю со счастливым спасением, – произнес Гай.

Мадам Каний бросила на него быстрый взгляд – не издевается ли, поняла, что не издевается, и продолжала смотреть, теперь уже печально и вопросительно.

– В конце концов, – добавил Гай, – вы теперь среди друзей.

– Да, – кивнула мадам Каний. Ей было не до иронизирования. – Мы слышали, что британцы и американцы – друзья партизан. Значит, это правда?

– Разумеется, правда. А почему, вы думаете, я здесь служу?

– Значит, британцы с американцами не собираются захватывать страну? Все говорят, что собираются.

– Первый раз слышу.

– Но ведь известно, что Черчилль – друг евреев.

– Простите, синьора, я не понимаю, при чем здесь евреи.

– При том, что мы – евреи. Нас сто восемь человек.

– Ну а чего вы от меня хотите?

– Мы хотим в Италию. У нас там родня, не у всех, конечно. В Бари есть организация. У меня и моего мужа готовы документы для выезда в Брисбен. Просто переправьте нас в Италию, и все. Здесь находиться невозможно. Зиму никому из нас не пережить. Самолеты почти каждую ночь летают, мы же слышим. Мы бы поместились в три самолета, больше нам не надо. У нас даже вещей нет.

– Синьора, эти самолеты доставляют боеприпасы и провиант, необходимые для фронта, а забирают раненых и связных. Понимаю, вам тяжело, но ведь не вам одним. Потерпите немного. Немцев мы гоним. Надеюсь, к Рождеству Загреб будет освобожден.

– Значит, на партизан и пожаловаться нельзя?

– Только не мне. Выпейте лучше по чашке какао. И на том расстанемся – у меня много дел.

Гай подошел к окну и отдал распоряжение. Пока денщик возился с какао, раскрыл рот стряпчий.