Офицеры и джентльмены

– Лучше бы мы на острове остались, – произнес он по-английски.

Внезапно все трое затараторили одновременно, на немыслимой смеси языков, о своих домах, о вещах, что были украдены, о том, что они ели до войны и что едят сейчас. Будь поблизости Черчилль, немедленно отправил бы их в Италию.

– Если бы не партизаны, – заметил Гай, – вы бы попали в лапы к нацистам.

Однако слово «нацисты» не произвело должного впечатления. Евреи только плечами передернули.

Явилась вдова с какао и жестянкой печенья.

– Угощайтесь, – произнес Гай.

– Сколько печений можно взять?

– Ну, два или три.

Собравши волю в кулак и косясь на остальных – не опозорились ли, не проявили ли жадность – каждый взял по три печенья. Бакалейщик шепнул что-то на ухо мадам Каний, она перевела:

– Он спрашивает, не позволите ли вы ему взять еще одно печенье, для друга?

Бакалейщик прихлебывал какао и шмыгал носом: в свое время он его мешками продавал, да и печенье тоже.

Евреи собрались уходить. Мадам Каний сделала последнюю попытку разжалобить Гая.

– Может, посмотрите, в каких условиях мы вынуждены жить?

– Извините, синьора, в мои обязанности это не входит. Я – офицер связи, только и всего.

Евреи долго и униженно благодарили за какао, наконец вышли. Гай слышал, как они спорили во дворе. Похоже, бакалейщик со стряпчим считали, что мадам Каний не справилась с возложенной на нее миссией. Потом Бакич их выставил. Толпа плотнее окружила уполномоченных и двинулась прочь по аллее. Упреки тонули в оправданиях, оправдания звучали как упреки.

* * *

В мае было знойно, как летом. Гай всякий день гулял по парку. Парк, как ни странно, остался практически невредим. Партизаны за ним даже ухаживали: вероятно, по наущению министра внутренних дел разбили на главном газоне новую клумбу в виде пятиконечной звезды. В парке имелись также прихотливые дорожки, экземпляры редких деревьев, скульптуры, эстрада для оркестра, пруд с карпами и экзотическими утками, украшенные орнаментом клетки – прежний миниатюрный зверинец. Теперь в одной клетке садовники держали кроликов, в другой – домашнюю птицу, в третьей – рыжую белку. Партизан в парке не водилось. Оборванные, развязные девчонки в военной форме, в бинтах, увешанные медалями, обоймами и ручными гранатами, которых Гай постоянно видел на улицах, девчонки, рука в руке распевающие патриотические песни, чурались парка, где еще недавно хромали ревматики со своими зонтиками от солнца и любовными романами в бумажных переплетах. Может, партизан в парк просто не пускали.

Помимо Гая, в парке гуляла только мадам Каний. Гай отделывался от нее кивком.

Никаких контактов со штатскими, гласило первое правило Миссии.

* * *

В мае же Гай заметил, что «главный штаб» изрядно напуган. Генерал с Комиссаром почти заискивали перед Гаем. Ему сказали, что продвижение на фронте застопорилось. Из Бари больше ничего не требовали. В парке развели костер и уничтожили прорву бумаг. Гаю опять поднесли стакан сливовицы. Докапываться до причин этого нового всплеска дружелюбия не приходилось – из Бари уже сообщили, что войска Тито рассеяны на острове Хвар немецкими парашютистами и что сам Тито со своими людьми, а также британская, американская и русская миссии самолетами эвакуированы в Италию. Гай прикидывал, известно ли об этом Генералу. Прошло две недели. Гаю сообщили, что Тито устроил штаб под защитой союзников на острове Вис. Генерал с Комиссаром взяли в отношении Гая прежний тон. Именно в этот, второй период охлаждения пришла шифровка: «Исследовательская группа Управления ООН по оказанию помощи и восстановлению требует подробные отчеты о перемещенных лицах. Докладывайте обо всех во вверенном вам квадрате». Словосочетание, казалось бы, ключевое для текущего десятилетия, поставило Гая в тупик.

– Кто такие перемещенные лица? – спросил он командира эскадрильи.

– А мы, по-вашему, не перемещенные?

В штаб Гай передал: «Поясните относительно перемещенных лиц». Просьбу уважили: «Дружественные народы изгнанные врагом». «Сто восемь евреев», – отчитался Гай.

На следующий день пришло распоряжение: «Уточните детали фамилии гражданство условия проживания евреев».

Бакич, кривясь, признался, что ему известно, где размещены евреи, – в школе возле разрушенного православного храма. Помещение было темное, потому что разбитые оконные стекла заменили досками и кусками жести, найденными в окрестных развалинах. Какая бы то ни было мебель отсутствовала. Люди натаскали тряпья и соломы и устроили себе нечто вроде гнезд, где и лежали дни напролет. При появлении Гая с Бакичем не менее дюжины смутных фигур поднялись на ноги и по стенкам выползли из своих углов. Одни вскидывали кулаки в знак приветствия, другие тискали жалкие пожитки. Бакич вызвал одного несчастного и наскоро и грубо расспросил на сербохорватском.

– Он говорит, остальные пойти за дровами. Один больной. Что им сказать?

– Скажите, что американцы в Италии хотят им помочь. Я пришел, чтобы составить список необходимых вещей.